Книга Тайная история Леонардо да Винчи, страница 43 – Джек Данн

— Не думаю, но здесь может стать небезопасно.

— Тогда пусть те, кто хочет уйти, сделают это сейчас.

Лоренцо сказал эти слова громко, чтобы их услышали все.

Придворный врач, усталый и растрепанный, поклонился Лоренцо и вышел вместе с парой своих коллег.

Верроккьо сжал Лоренцо в медвежьих объятиях.

— Как бы я ни любил Сандро, думаю, мне сейчас лучше проститься с вами и с мадонной. Если вдруг понадоблюсь, я буду поблизости.

— Прихвати с собой Никколо, — сказал Леонардо.

Андреа кивнул с мрачной улыбкой.

— Пошли, — сказал он Никколо, подталкивая его и молодого слугу к дверям.

— Ты уверена, что хочешь рискнуть? — спросил Лоренцо у Симонетты.

В голосе его прозвучало отчаяние. Симонетта кивнула и поцеловала его в щеку. Лоренцо обнял ее.

— Должны быть и другие способы.

— Прости, Великолепный, но мы использовали все имеющиеся средства.

— Значит, нужно найти новые. — Руки Лоренцо лежали на плечах Симонетты. — Я не могу позволить тебе сделать это, мадонна. Ты мне слишком дорога, — добавил он, притянув ее к себе.

Леонардо и Джулиано вежливо отступили.

— А что будет с беднягой Сандро? — спросила Симонетта. — Без моей помощи он умрет. Он тебе не дорог?

— Конечно, дорог, он мне как брат. Но я не могу потерять тебя, дорогая.

— Если я не помогу ему, он наверняка умрет. Я не смогу жить с этим. Я люблю тебя, но должна это сделать. Позволь мне искупить…

— Искупить?

— Не проси меня объяснять, ибо я скажу правду, как и всегда. Но помнишь свое обещание? Мы не станем задавать друг другу вопросов. — И добавила шепотом: — Мы будем лишь отдаваться друг другу, верно?

Лоренцо опустил крупную некрасивую голову, и Леонардо почувствовал внезапную глубокую симпатию к этому человеку.

— Настал мой черед испытать веру, — сказала Симонетта.

Лоренцо кивнул и натянуто улыбнулся.

— Теперь вы все должны уйти. Я забочусь о вашей безопасности, потому что всех вас люблю. — Она улыбнулась Леонардо, словно деля с ним какие-то тайны.

— Я остаюсь, — сказал Лоренцо.

— И я с вами, — сказал Леонардо.

— Я тоже, — кивнул Джулиано.

— Джулиано… — начал Лоренцо, крепко обняв брата, и оборвал себя: он заметил Никколо, который тайком проскользнул назад в комнату и стоял в тени подле двери. — Но вы, юное дарование, должны уйти. Или вы тоже дерзнете ослушаться меня?

Никколо вышел на свет, поклонился и пробормотал извинение. Уши у него горели, однако ему достало смелости сказать Симонетте:

— Пусть Бог поддержит тебя в твоих стараниях, мадонна.

Когда он ушел, Мирандола сказал Симонетте:

— Надо спешить, иначе Сандро опять впадет в неистовство. Ты должна втянуть в себя его фантом, но не дозволяй ему овладеть тобой. Когда фантом войдет в тебя, заключи его в своих глазах, дабы он не проник в сердце и не угнездился там. Как я объяснял, милая дама, ты должна представить, что позади твоих глаз — светлое обширное пространство, подобное залитому солнечным светом собору.

— Да, Пико, я помню.

— Тогда иди к нему.

— Будь осторожна! — прошептал Лоренцо и начал молиться.

Симонетта пошла прямо к постели, а Мирандола отошел к камину и подложил в огонь полено. Дерево трещало и курилось паром — оно оказалось сырым. Потом он бросил в огонь какой-то мешочек, и едкие серые испарения заполонили комнату, как будто вытеснив свет. У Леонардо вновь закружилась голова, тело стало легким-легким и словно бы распухало. Он прижал к лицу рукав, хотя укрыться от дыма было невозможно. Ему казалось сейчас, что тело, пространство, физическое существование вторичны, а первичное — дух, образ, отделенный от предмета.

В это верил Сандро…

Симонетта стояла у постели Сандро и держала его за руку, все еще привязанную к изголовью.

— Пузырек, — прошептала она, — это я, Симонетта. Я пришла забрать твою боль. Освободить тебя…

— Симонетта… Симонеттанеттанетта… — бормотал Сандро, как песенку.

Мгновением позже его брови нахмурились, а лицо как будто ожило, но он так плотно зажмурил глаза, что верхняя губа вздернулась от натяжения — словно Симонетта была солнцем, слишком ярким, чтобы смотреть на него в упор.

Сандро напрягся и замотал годовой. Затем, ненадолго придя в себя, забормотал:

— Уходи, прошу, оставь меня! Я не хочу тебе зла! Симонетта, любимая моя Симонетта…

— Я не уйду, — твердо сказала Симонетта, беря его лицо в ладони. — Взгляни на меня, я здесь.

Но Сандро отказывался открыть глаза. Он выгибался и дергался так, словно нежнейшие прикосновения Симонетты жгли его раскаленным тавром, но она оставалась на месте, не давая отшвырнуть себя от постели. Она держала Сандро, покуда он не перестал метаться.

И тут он попался.

На миг он открыл глаза, увидел ее — и отвернул голову, прижимаясь щекой к постели, словно надеялся зарыться в нее с головой; но потом, дрожа от напряжения, борясь с мускулами, которые подчинялись его одержимости, а не разуму, повернулся к Симонетте.

Глядя на нее расширенными, остановившимися глазами, он вдруг затих.

Смеркалось. Огонь приугас, в камине тускло краснели угли. В настенных канделябрах мерцали свечи, бросая бледные неверные тени; на столах и скамьях горели лампы. Хотя испарения от брошенных в огонь снадобий уже рассеялись в спертом воздухе, Леонардо почудилось, как нечто туманное промелькнуло между Сандро и Симонеттой.

Оно перешло из его затянутых мглой глаз в ее — чистые и сияющие.

Глядя друг на друга, сомкнувшись в объятии, в котором не было ничего телесного, они поцеловались. Глаза их оставались открытыми, впиваясь друг в друга взглядом, словно изумляясь, что язык касается языка.

Они действовали так, будто вокруг больше никого не было.

— «Multiplex semen, multiplex Venus, multiplex Amor, multiplex vinculum» [35] ,— речитативом говорил Мирандола, словно перечисление принципов могло привязать их к жизни.

— Развяжите его, — приказала Симонетта, сдергивая покрывало и обнажая напряженный пенис Сандро.

Мирандола двинулся к постели, и Лоренцо рванулся было за ним, но остановился, покачал головой и вздохнул. Леонардо сжал его руку, и Лоренцо понимающе кивнул.

— Все будет хорошо, Леонардо, — пробормотал он, словно пытаясь прежде всего убедить в этом себя.

Но Леонардо понял, что Первый Гражданин мучается еще и от обыкновенной ревности — потому что чувствовал, как ревность пробуждается и в нем самом.