Книга Флэшбэк, страница 45 – Дэн Симмонс

— Камеру и чипы памяти похитили в ночь убийства Кэйго Накамуры, — объяснил Ник. — Кое-что удалось извлечь из подготовительных записок и рассказов ассистентов. Но если не считать этого, то мы понятия не имели, какие вопросы он задавал вам и другим беженцам в последние четыре дня работы.

— А, тогда понятно, — кивнул Оз. — Знаете, Кэйго Накамура задал мне вопрос, который, кажется, тогда не всплывал в разговорах с полицией… я вспомнил лишь недавно. Он спросил меня, употребляю ли я Эф-два.

— Эф-два? — потрясенно переспросил Ник. — Как по-вашему, он думал, что Эф-два существует?

— Именно это и странно, мистер Боттом. Да, он так думал.

Ф-2, флэшбэк-два — о нем ходили слухи уже больше десятилетия. Говорили, что это улучшенный флэшбэк, что он позволяет не только возвращаться в прошлое, но и проживать вымышленные варианты своей жизни. Некоторые утверждали — вот уже пятнадцать лет подряд, — что наркотик совсем скоро будет продаваться на улице, и добавляли, что это смесь обычного флэшбэка со сложным галлюциногенным составом. Состав способствует выделению эндорфинов, отчего фантазии под Ф-2 всегда приятны: никаких кошмаров. Заснув под действием Ф-2, человек никогда не чувствует боли.

Верившие в существование Ф-2 сравнивали этот мифический наркотик с монтажом отснятых пленок или вставкой в видео специальных цифровых эффектов. Прошлое, переживаемое заново при помощи всех органов чувств под действием обычного флэшбэка, станет своего рода черновым материалом для счастливых снов со всеми флэшбэк-ощущениями — зрительными, обонятельными, вкусовыми и осязательными. Вот только направлять их будет ваша фантазия. Пока Ник не понял, что это лишь миф, что Ф-2 нет нигде в мире, ни на каких улицах, он воображал, как станет не только заново жить вместе с Дарой, но и выстраивать вместе с ней новое будущее, задействуя воображение.

— И что вы ответили на это Кэйго Накамуре? — спросил Ник.

— Я сказал, что не верю, что наркотик такого типа никогда не появится, — ответил Оз, глубоко затянулся, задержал дым в легких, а потом чуть ли не с сожалением выдохнул. — И еще я сказал, что, если он все же появится, я почти наверняка не буду им пользоваться: мне хватает фантазий, создаваемых моим разумом. Я объяснил, что флэшбэк нужен мне для переживания одного и того же момента, снова и снова.

Поэт почти докурил свою сигарету.

— Можете назвать меня одержимым, — закончил он.

— Вы все еще употребляете? — спросил Ник. Он знал ответ, но было любопытно, расколется ли Оз.

Поэт рассмеялся.

— О да, мистер Боттом. Больше, чем когда-либо. Я провожу под флэшбэком не меньше восьми часов каждый день. Возможно, я буду флэшбэчить в тот момент, когда рак простаты убьет меня.

«Где же ты достаешь такую чертову прорву денег на наркотики?» — подумал Ник, но задавать этот вопрос не стал. Вместо этого он кивнул и сказал:

— Когда мы с вами беседовали шесть лет назад, вы, кажется, не говорили, на что именно флэшбэчите. Вы сказали, что Кэйго не спрашивал вас… хотя, кажется, этим он должен был интересоваться в первую очередь.

— Не спрашивал, — подтвердил Оз. — И это крайне странно. И вообще странно, что он решил взять интервью у меня.

— Это почему?

— Видите ли, Кэйго Накамура снимал документальный фильм о флэшбэкерах-американцах. Темой картины и ее центральной метафорой был закат некогда великой культуры, которая отвернулась от будущего и стала одержима собственным прошлым… триста сорок миллионов человек, одержимых своим прошлым. Но я не американец, мистер Боттом. Я израильтянин. Или был им.

Вопрос о том, почему Кэйго взял интервью у Оза, не возникал во время допроса, шесть лет назад. Ник не знал, важно это или нет. Но это явно было странно.

— Так на что вы флэшбэчите, мистер Оз?

Поэт прикурил новую сигарету от бычка и загасил окурок.

— Во время атаки я потерял всю свою большую семью, мистер Боттом. Родителей — они тогда были еще живы. Двоих братьев и двух сестер. Все состояли в браке, все с семьями. Погибла моя молодая вторая жена и наши малыши — мальчик и девочка. Дэвиду было шесть, а Ребекке — восемь. Погибла моя первая жена Лия, с которой я сохранял хорошие отношения. И наш с ней сын Лев, двадцатилетний парень. Все они погибли за двадцать минут в ядерном аду или позднее, когда вторглись арабы в дешевых антирадиационных костюмах российского производства.

— Значит, вы флэшбэчите, чтобы проводить время с ними, — устало сказал Ник.

Он еще собирался сегодня в Боулдер, чтобы переговорить с Дереком Дином в Наропе. Но сил ехать в такую даль, а тем более вести еще один разговор, уже не оставалось.

— Никогда, — сказал Дэнни Оз.

Ник выпрямился и удивленно поднял бровь. Оз улыбнулся с почти безграничной печалью и стряхнул пепел с сигареты.

— Я ни разу не использовал флэшбэк, чтобы вернуться к семье.

— А для чего тогда? На что вы флэшбэчили, мистер Оз?

Следовало бы добавить вежливую фразу, например, «если вы не против такого вопроса», но Ник забыл, что больше не служит в полиции. Забыть об этом — такого с ним давно не случалось.

— На день нападения. Я снова и снова воспроизвожу день гибели моей страны. Каждый день моей жизни. Каждый раз, когда флэшбэчу.

Видимо, на лице Ника появилось недоверчивое выражение. Оз кивнул, словно давая понять, что понимает чувства собеседника.

— В этот момент я вместе с другом-археологом был на раскопках в южном Израиле, в Беэр-Шеве, — сказал он. — Считалось, что это остатки библейского города Беэр-Шевы.

Ник никогда о таком не слышал, но, с другой стороны, он тридцать с лишним лет не перечитывал Библию и плохо знал географию. Да и к чему теперь знать географию мертвой зоны?

— Беэр-Шева располагалась к северу от экспериментальной фермы Хават-Машаш, — прибавил Оз.

Об этом Ник определенно слышал. После уничтожения Израиля об экспериментальной ферме Хават-Машаш узнали все. Как выяснилось, ферма была прикрытием для подземной лаборатории по выпуску бактериологического оружия: именно там осуществили разработку и наладили массовое производство наркотика, известного теперь под названием «флэшбэк». Он задумывался как экспериментальный препарат неврологического действия для использования при допросах. Препарат похитили со склада лаборатории Хават-Машаш и начали продавать в Европе и на Ближнем Востоке за много месяцев до уничтожения Израиля.

Ник упомянул об этом географическом совпадении. Поэт покачал головой.

— Не думаю, что там была биологическая лаборатория, мистер Боттом. Я много лет провел в этом районе со своими друзьями-археологами. У меня были и другие друзья, которые работали на реальной ферме Хават-Машаш, помогали управлять ею. Там не было тайных бункеров. На ферме занимались сельскохозяйственными исследованиями. А если и разрабатывали секретные вещества, хоть в какой-то мере близкие к наркотикам, то это были средства для улучшения пестицидов, чтобы уменьшить урон для окружающей среды.