Книга Ребекка, страница 57 – Дафна дю Морье

— Какая нелепая вещь, — сказала старушка. — Какой это свадебный подарок?! Когда я выходила замуж, мне не дарили книг. А подарили бы, я не стала бы их читать.

Она снова засмеялась. У Беатрис был обиженный вид. Я улыбнулась ей в знак сочувствия. По-моему, она этого не заметила. Сиделка снова взялась за вязание.

— Я хочу чаю, — ворчливо проговорила старая дама. — Разве еще нет половины пятого? Почему Нора не несет мне чай?

— Что? Мы снова хотим есть после такого сытного ленча? — проговорила сиделка, вставая с места и весело улыбаясь своей подопечной.

Я сильно устала и спрашивала себя, укоряя за собственную черствость, почему это старики бывают порой так утомительны. Хуже чем дети или щенки, потому что приходится быть вежливым. Я сидела, сложив руки на коленях, готовая согласиться со всеми и со всем. Сиделка взбивала подушки и перекладывала шали.

Бабушка Максима терпеливо сносила все это. Она закрыла глаза, точно она тоже устала. Теперь она сделалась еще больше похожа на Максима. Я представляла ее в молодости, высокую, красивую, видела, как она идет на конюшню с сахаром в карманах, поддерживая подол длинного платья, чтобы он не попал в грязь. Я рисовала себе ее затянутую талию, высокий воротник, слышала, как она заказывает карету на два часа дня. Теперь для нее все было кончено, все — в прошлом. Муж лежал в могиле вот уже сорок лет, сын — пятнадцать. Ей остается жить под присмотром сиделки в этом вымытом и начищенном до блеска красном доме с высокой крышей, пока не наступит и ее черед умирать. Я подумала, как мало мы знаем о чувствах старых людей. Детей мы понимаем, понимаем их страхи и надежды, их выдумки. Я только вчера была ребенком. Я еще ничего не забыла. Но бабушка Максима, сидящая здесь, под шалью, прикрыв бедные слепые глаза, — что она чувствует, о чем она думает? Знает она, что Беатрис зевает и поглядывает на часы? Догадывается, что мы приехали к ней потому, что так надо, что считаем это своим долгом, и, когда Беатрис вернется домой, она сможет сказать: «Ну что ж, теперь три месяца по крайней мере у меня будет чиста совесть».

Думает ли она о Мэндерли хоть изредка? Помнит ли, как сидела хозяйкой за обеденным столом там, где теперь сижу я? Пила ли она, как я, чай под каштаном? Или все это забылось, ушло в небытие и за этим спокойным бледным лбом нет ничего, кроме ощущения легкой боли или неудобства, смутной благодарности, когда греет солнце, дрожи недовольства, когда подует ветерок?

Я хотела бы положить ладонь ей на лоб и сбросить прочь года. Я хотела бы увидеть ее молодой, такой, какой она некогда была, с каштановыми кудрями, румянцем во всю щеку, живую, энергичную, как сидящую рядом с ней Беатрис, говорящую об охоте, собаках, лошадях. А не такую — с закрытыми глазами, ждущую, пока сиделка взобьет подушки.

— А у нас сегодня к чаю что-то вкусненькое, — сказала сиделка, — сандвичи с салатом. Мы ведь любим салат, да?

— Разве сегодня салатный день? — спросила старая дама, приподнимая с подушки голову и глядя на дверь. — Вы мне этого не говорили. Почему Нора не несет чай?

— Я не хотела бы быть на вашем месте, сестра, и за тысячу фунтов в день, — сказала Беатрис вполголоса.

— О, я привыкла, миссис Лейси, — улыбнулась сиделка. — Мне здесь очень удобно. Конечно, у нас случаются плохие дни, но могло быть во много раз хуже. Она очень покладистая, не то что некоторые пациенты. И персонал очень услужлив, а это главное. А вот и Нора.

Горничная внесла столик с раздвижными ножками и откидной крышкой и белоснежную скатерть.

— Ну и копуша ты, Нора, — проворчала старая дама.

— Только что пробило половина пятого, мадам, — сказала Нора тем же бодрым, веселым голосом, что и сиделка.

Интересно, сознает ли старушка, что люди говорят с ней особым образом. Интересно, когда они стали так говорить впервые, и заметила ли она. Возможно, она сказала себе: «Они думают, я постарела, какая нелепость!» — а потом мало-помалу привыкла, и теперь ей кажется, что они всегда только так и говорили, это вошло в привычку. Но где же молодая женщина с тонкой талией и каштановыми кудрями, которая кормила сахаром лошадей? Она где?

Мы пододвинули стулья к раскладному столику и принялись за сандвичи с салатом. Для старой дамы сиделка готовила их отдельно.

— Ну как, вкусное у нас сегодня угощение? — спросила она.

Я увидела, как на неподвижном бесстрастном лице мелькнула улыбка.

— Я люблю салатный день, — сказала старушка.

Чай был обжигающе горячий, слишком горячий, чтобы его пить. Сиделка потягивала его крошечными глоточками.

— Попробуйте в наши дни получить у прислуги кипяток, — сказала она, кивая Беатрис. — Никак не могу этого добиться. Вечно держат чайник на маленьком огне. Тысячу раз говорила им об этом. Будто и не слышат.

— Все они одним миром мазаны, — сказала Беатрис. — Я уж и рукой махнула.

Старая дама помешивала чай ложечкой, устремив взгляд в пространство. Как бы я хотела знать, о чем она думает!

— Погода в Италии была хорошая? — спросила сиделка.

— Да, было очень тепло.

Беатрис повернулась к бабушке:

— В Италии во время их свадебного путешествия была чудесная погода. Максим сильно загорел.

— Почему Максим не приехал сегодня? — спросила старая дама.

— Мы вам уже говорили, бабушка, ему пришлось поехать в Лондон, — нетерпеливо сказала Беатрис. — Какой-то официальный обед. Джайлс тоже поехал.

— А, понимаю. Почему ты сказала, что Максим был в Италии?

— Так ведь он действительно был там, бабушка. В апреле. Теперь они вернулись в Мэндерли. — Она взглянула на сиделку, пожала плечами. — Мистер и миссис де Уинтер теперь живут в Мэндерли, — повторила она.

— В этом месяце там было так чудесно, — сказала я, придвигаясь к старой даме. — Цвели розы. Жаль, что я не привезла вам роз.

— Да, я люблю розы, — неопределенно произнесла она, затем, всматриваясь в меня тусклыми голубыми глазами, спросила: — Вы тоже гостите в Мэндерли?

Я проглотила комок. Небольшая пауза, нарушенная громким, нетерпеливым голосом Беатрис:

— Бабушка, милая, вы же прекрасно знаете, что она там живет. Они с Максимом женаты.

Я заметила, что сиделка поставила на стол чашку с чаем и кинула на старую даму быстрый взгляд. Та устало откинулась на подушки, пальцы ее дергали шаль, губы дрожали.

— Вы слишком много говорите, все вы. Я не понимаю.

Затем снова взглянула на меня, нахмурилась и покачала головой.

— Кто вы, душечка? Я вас раньше не видела. Я не знаю вашего лица. Я вас не помню. Я не видела вас в Мэндерли. Би, кто это дитя? Почему Максим не привозит ко мне Ребекку? Я так люблю Ребекку. Где моя милая Ребекка?

Пауза, долгая, мучительная. Я почувствовала, как полыхают мои щеки. Сиделка вскочила на ноги и подошла к креслу.