Книга Шум и ярость, страница 16 – Уильям Фолкнер

«Опять он у тебя плачет», говорит Джейсон. «Зачем ты к нему лезешь?»

«Да я не лезу», говорит Ластер. «Он сегодня весь день так. Ему порку хорошую надо».

«Его надо в Джексон отослать», говорит Квентина. «Просто невозможно жить в этом доме».

«Вам, мадемуазель, у нас не нравится – не живите», говорит Джейсон.

«А я и не собираюсь», говорит Квентина. «Не беспокойтесь».

Верш сказал:

– Посторонись, дай ноги обсушить, – Подвинул меня от огня – И не подымай тут рева. Тебе так тоже видно. Только и делов у тебя, что на огонь смотреть. Под дождем тебе-то мокнуть не приходится Ты и не знаешь, каким счастливчиком родился. – На спину лег перед огнем.

– А знаешь, почему тебе имя сменили? – сказал Верщ. – Мэмми говорит, твоя мамаша слишком гордая, ты ей в стыд.

– Да тише ты, дай ноги обсушить, – сказал Верш. – А то знаешь что сделаю? Успокою ремнем по заднице.

Огонь слышно, и крышу, и Верша.

Верш сел быстро и ноги отдернул. Папа сказал:

– Ну, Верш, приступай.

– Можно, я его сегодня покормлю, – сказала Кэдди. – Он у Верша плачет иногда за ужином.

– Отнеси этот поднос мисс Кэлайн, – сказала Дилси. – И скорей назад – Бенджи кормить.

– А хочешь, тебя Кэдди покормит? – сказала Кэдди.

«И обязательно ему надо эту грязную старую туфлю на стол класть», говорит Квентина. «Как будто нельзя его кормить в кухне. С ним за столом сидеть – все равно что со свиньей».

«Не нравится, как мы едим, – не садись с нами», говорит Джейсон.

От Роскуса пар. Он сидит у плиты. Дверца духовки раскрыта, там Роскуса ноги. От моей мисочки пар. Кэдди мне ложку в рот легко так. Внутри мисочки чернеет щербинка.

«Ну, не злись», говорит Дилси. «Он тебе не будет больше досаждать».

Суп уже опустился за щербинку. Вот и пустая мисочка. Ушла.

– Он голодный какой, – сказала Кэдди. Мисочка вернулась, щербинки не видно. А теперь видно. – Прямо изголодался сегодня, – сказала Кэдди. – Подумать, сколько съел.

«Как же, не будет он», говорит Квентина. «Все вы тут подсылаете его за мной шпионить. Ненавижу все здесь. Убегу отсюда».

– Дождь на всю ночь зарядил, – сказал Роскус.

«Ты все убегаешь, убегаешь, однако каждый раз к обеду возвращаешься», говорит Джейсон.

«А вот увидите», говорит Квентина.

– Тогда мне и вовсе беда, – сказала Дилси. – Нога разнылась, просто отымается. Весь вечер я по этой лестнице вверх-вниз.

«Что ж, этим ты меня не удивишь», говорит Джейсон. «От таких можно ожидать чего угодно».

Квентина бросила салфетку на стол.

«Помолчите-ка, Джейсон», говорит Дилси. Подошла, обняла Квентину за плечи. «Садись, голубка. И не стыдно ему чужой виной тебе глаза колоть».

– Что она, опять у себя в спальне дуется? – сказал Роскус.

– Помалкивай, – сказала Дилси.

Квентина отпихнула Дилси. Смотрит на Джейсона. У нее губы красные. Смотрит на Джейсона, подняла свой стакан с водой, замахнула назад руку. Дилси руку поймала. Дерутся. Стакан об стол разбился, вода потекла в стол. Квентина убегает.

– Опять мама больна, – сказала Кэдди.

– Еще бы, – сказала Дилси. – Эта погода хоть кого в постель уложит. Когда же ты есть-то кончишь, парень?

«У, проклятый», говорит Квентина. «Проклятый». Слышно, как она бежит по лестнице. Мы в кабинет идем.

Кэдди дала мне подушечку, и можно смотреть на подушечку, и в зеркало, и на огонь.

– Только чур не шуметь, Квентин готовит уроки, – сказал папа. – Ты чем там занят, Джейсон?

– Ничем, – сказал Джейсон.

– Выйди-ка оттуда, – сказал папа.

Джейсон вышел из угла.

– Что у тебя во рту? – сказал папа.

– Ничего, – сказал Джейсон.

– Он опять жует бумагу, – сказала Кэдди.

– Поди сюда, Джейсон, – сказал папа.

Джейсон бросил в огонь. Зашипела, развернулась, чернеть стала. Теперь серая. А теперь ничего не осталось. Кэдди, папа и Джейсон сидят в мамином кресле. Джейсон глаза припухлые жмурит, двигает губами, как жует. Кэддина голова на плече у папы. Волосы ее как огонь, и в глазах огня крупинки, и я пошел, папа поднял меня тоже в кресло, и Кэдди обняла. Она пахнет деревьями.

Она пахнет деревьями. В углу темно, а окно видно. Я присел там, держу туфельку. Мне туфельку не видно, а рукам видно, и я слышу, как ночь настает, и рукам видно туфельку, а мне себя не видно, но рукам видно туфельку, и я на корточках слушаю, как настает темнота.

«Вот ты где», говорит Ластер. «Гляди, что у меня!» Показывает мне. «Угадай, кто дал эту монету? Мис Квентина. Я знал, что все равно пойду на представление. А ты чего здесь прячешься? Я уже хотел во двор идти тебя искать. Мало сегодня навылся, так еще сюда в пустую комнату пришел бормотать и нюнить. Идем уложу спать, а то на артистов опоздаю. Сегодня у меня тут нету времени с тобой возиться. Только они в трубы затрубят, и я пошел».

Мы не в детскую пришли.

– Здесь мы только корью болеем, – сказала Кэдди. – А почему сегодня нельзя в детской?

– Как будто не все вам равно, где спать, – сказала Дилси. Закрыла дверь, села меня раздевать. Джейсон заплакал. – Тихо, – сказала Дилси.

– Я с бабушкой хочу спать, – сказал Джейсон.

– Она больна, – сказала Кэдди. – Вот выздоровеет, тогда спи себе. Правда, Дилси?

– Тихо! – сказала Дилси. Джейсон замолчал.

– Тут и рубашки наши, и все, – сказала Кэдди. – Разве нас насовсем сюда?

– Вот и надевайте их быстрей, раз они тут, – сказала Дилси. – Расстегивай Джейсону пуговки.

Кэдди расстегивает. Джейсон заплакал.

– Ой, выпорю, – сказала Дилси. Джейсон замолчал.

«Квентина», сказала мама в коридоре.

«Что?» сказала за стеной Квентина. Слышно, как мама закрыла дверь на ключ. Заглянула в нашу дверь, вошла, нагнулась над кроватью, меня в лоб поцеловала.

«Когда уложишь Бенджамина, сходишь узнаешь у Дилси, не затруднит ли ее приготовить мне грелку», говорит мама. «Скажешь ей, что если затруднит, то я обойдусь и без грелки. Я просто хочу знать».

«Слушаю, мэм», говорит Ластер. «Ну, давай штаны скидай».

Вошли Квентин и Верш. Квентин лицо отворачивает.

– Почему ты плачешь? – сказала Кэдди.

– Тш-ш-ш! – сказала Дилси. – Раздевайтесь поживей. А ты, Верш, иди теперь домой.