Книга Волхв, страница 61 – Джон Фаулз

Тот стоял ярдах в сорока, спиной ко мне, внимательно разглядывая в бинокль какую-то птицу на верхушке дерева. При моем приближении опустил бинокль, обернулся с такой физиономией, словно не ожидал меня тут встретить. Не слишком убедительная импровизация; я не мог знать, что свои актерские таланты он приберегает для сцены, которой предстояло разыграться через несколько минут.

Бредя к нему по хвойной подстилке — одет он был строже, чем обычно в дневное время: темно-синие брюки и водолазка, тоже синяя, но еще темнее, — я собирался в кулак, ибо вся его многозначительная поза прямо-таки кричала об очередном подвохе. Прима его труппы, несомненно, не кривила душой — по крайней мере, расписывая свой восторг перед ним и уверенность в том, что он не злодей. Но и взвесь сомнения, даже ужаса обнаружилась в ней ярче дозволенного. Ей хотелось убедить не столько меня, сколько себя самое. И при первом же взгляде на старика мною опять овладело недоверие.

— Здравствуйте.

— Добрый день, Николас. Простите, что отлучился. Маленький скандал на Уолл-стрит. — Казалось, Уолл-стрит находится не просто в другом полушарии, но на другом краю вселенной. Я принял сочувствующий вид.

— Что вы говорите!

— Два года назад я по неразумию вступил в кредитный консорциум.

Вообразите себе Версаль, в котором не один Roi Soleil [68] , a целых пять.

— И кого вы снабжали кредитами?

— Кого только не снабжал, — зачастил он. — Пришлось ехать в Нафплион, чтобы позвонить в Женеву.

— Надеюсь, вы не вылетели в трубу.

— В трубу вылетают только идиоты. Но это происходит с ними еще во чреве матери. С Лилией болтали?

— Да.

— Хорошо.

Мы направились к дому. Смерив его взглядом, я уронил:

— Познакомился с ее сестрой.

Он дотронулся до мощного бинокля, что висел у него на шее:

— Мне послышалось пение горной славки. Сезон их перелета давно миновал. — Не столько обструкция, сколько цирковой фокус: тема разговора бесследно исчезает.

— Точнее, видел ее сестру.

Он сделал еще несколько шагов — похоже, лихорадочно соображая.

— У Лилии нет сестер. По крайней мере тут.

— Я только хотел сказать, что скучать мне в ваше отсутствие не давали.

Без улыбки склонил голову. Мы замолчали. Он до смешного напоминал шахматиста, задумавшегося над очередным ходом; бешеный перебор комбинаций. Раз он даже собрался что-то сказать, но прикусил язык.

Мы достигли гравийной площадки.

— Как вам мой Посейдон?

— Он великолепен. Я чуть было не…

Схватив меня за руку, он прервал мою фразу; опустил голову, будто не находя нужных слов.

— Ее следует развлекать. Ей это необходимо. Но не расстраивать. Теперь вы, конечно, поняли, почему. Простите, что мы не открыли вам всего сразу.

— Вы имеете в виду… амнезию?

Застыл у самой лестницы.

— Больше вас в ней ничего не насторожило?

— Насторожило многое.

— Болезненные проявления?

— Нет.

Вскинул брови, точно удивившись, но поднялся по ступенькам; положил бинокль на ветхую камышовую кушетку, шагнул к столу. Прежде чем усесться, я, в подражание ему, пытливо дернул головой.

— Навязчивая страсть к переодеванию. Ложные мотивировки. И это вас не насторожило?

Я закусил губу, но на лице его, пока он снимал с блюд муслиновые салфетки, не дрогнул ни один мускул.

— Я думал, как раз это от нее и требуется.

— Требуется? — Он сделал вид, что озадачен, но взгляд его сразу прояснился. — А, вы хотите сказать, что для шизофрении подобные симптомы типичны?

— Для шизофрении?

— Вы разве не о ней? — Пригласил меня садиться. — Извините. Вам, наверно, незнакома психиатрическая терминология.

— Знакома. Однако…

— Раздвоение личности.

— Я знаю, что такое шизофрения. Но вы сказали, что она вам… во всем подчиняется?

— Ну конечно. Именно так и обращаются с ребенком. Чтоб он набрался отваги и проявил самостоятельность.

— Она же не ребенок.

— Я выражаюсь образно. Как и вчера вечером, впрочем.

— Но она весьма неглупа.

— Связь между развитым интеллектом и шизофренией общеизвестна, — сказал он тоном профессора медицины. Дожевав сандвич, я хихикнул.

— С каждым днем, проведенным здесь, мой нос все вытягивается.

Он опешил, даже забеспокоился:

— Да я и не собирался водить вас за нос. Ничего похожего.

— А по-моему, очень похоже. Валяйте, я привык. Отодвинулся от стола, незнакомым жестом сжал руками виски, словно уличенный в чудовищной ошибке. С его натурой такое отчаяние не сочеталось; и я понял, что он актерствует.

— Я-то был уверен, что вы обо всем догадались.

— Ясное дело, догадался.

Пронзительный взгляд, который по всем статьям должен был убедить меня — но не убедил.

— Ряд обстоятельств личного свойства (в них сейчас не время вдаваться), помимо почти родительских чувств, что я к ней питаю, налагает на меня самую серьезную ответственность за судьбу несчастного создания, с которым вы только что расстались. — Долил кипятку в серебряный чайник. — Во многом из-за нее, прежде всего из-за нее я удалился от глаз людских в Бурани. Я думал, что вы это поняли.

— Еще как понял!

— Только здесь бедное дитя может погулять на воле и предаться своим грезам.

— Вы хотите сказать, она сумасшедшая?

— Слова «сумасшедший» в медицине нет, оно ничего не значит. Она страдает шизофренией.

— И воображает себя вашей умершей невестой?

— Эту роль навязал ей я. Осторожно внушил. Вреда тут никакого, а играет она с наслаждением. Другие ее личины не столь безобидны.

— Личины?

— Подождите-ка. — Он сходил в комнату и быстро вернулся с книгой в руке. — Это типовой учебник психиатрии. — Перелистал страницы. — Позвольте прочесть вам один абзац. «Характерным признаком шизофрении является образование маний, могущих быть правдоподобными и логичными или же причудливыми и нелепыми». — Взглянул на меня. — Лилия относится к первой категории. — И продолжал: — «Их, эти мании, объединяет тенденция к искажению личности пациента; часто они включают в себя элементы общепринятых предубеждений против некоторых форм поведения; и в целом выражаются в повышенной самооценке или, напротив, в самоуничижении. Одна пациентка может вообразить себя Клеопатрой и требовать от окружающих, чтобы те ей не противоречили, а другая — что родственники сговорились ее убить, и интерпретировать даже самые невинные и дружелюбные слова и поступки в духе этой всепоглощающей мании». И далее: «Зачастую мания не затрагивает некоторые обширные сферы сознания. В этих областях пациент даже наблюдателю, знающему о его болезни, представляется безукоризненно вменяемым и здравомыслящим».