Книга Большая перемена [= Иду к людям ], страница 38 – Георгий Садовников

Я немного устал и опустился на свободную скамейку. Откинувшись на спинку, посмотрел на верхушки деревьев. Из-за них меланхолично взлетали ракеты.

Недавно где-то здесь, может на этой самой скамейке, мы сидели с Линой. Мужчины заглядывались на мою подружку. Ведь Лина красивейшая девушка в городе. Теперь хоть изредка можно тешить себя, вспоминая, какая красивая была у меня пассия. Спасибо судьбе и за это.

В тот вечер я расхорохорился: мол, вот возьму и разгадаю тайну Атлантиды. Лину рассмешила моя мальчишеская самонадеянность.

— И где же ты собираешься её искать? — спросила она с доброй, как мне показалось тогда, почти материнской улыбкой.

— Может, она на самом деле растворилась среди нас, её атомы, — отшутился я, быстро остыв. — Только мы этого не знаем.

Сидеть вот так, одному-одинёшеньку, — зелёная тоска. Будто ты Робинзон, не в смысле курения, как это ощущает наша завуч, а на самом деле, как у Дефо. Твоя скамья — необитаемый остров. У моих ног бесстрастно плещутся воды Мирового океана. Жуть! Не лучше ли вернуться на танцплощадку? Там люди. Там много людей.

Скамьи вдоль площадки ярко пестрели юбками и кофточками, словно реи корабля, расцвеченные праздничными флажками. Они как бы меня извещали на морском языке: «Видишь, Нестор, сколько красивых девиц и помимо Лины. Их просто легионы! Нужно только выбрать одну, ту, что тебе больше по вкусу, и завести знакомство. Но это уже зависит от тебя!» И я подошёл к чернобровой, курносенькой девушке и браво осведомился:

— Вы танцуете?

— А чем ещё я, по-вашему, занимаюсь? — оскорбилась моя очаровательная избранница.

— Тогда разрешите пригласить на танец!

Она смерила меня уничтожающим взглядом с головы до ног и буркнула:

— Обойдётесь!

Но я не пал духом, сделал шаг влево и обратился к её соседке с элегантным поклоном, как истинный кавалер:

— Позвольте на тур вальса!

Соседка почему-то обиженно отвернула нос, а я упорно, шаг влево, снова влево шаг, пошёл по кругу, приглашая каждую по очереди:

— Разрешите!.. Разрешите!.. Позвольте пригласить!..

И все они отвечали отказом и непременно с обидой, будто я предлагал нечто неприличное. Но я, стиснув зубы, упрямо, шаг за шагом, продвигался дальше и наконец остановился уже перед десятой дамой.

— Нестор Петрович, у вас ничего не выйдет, — прошептала десятая.

Её лицо мне было знакомо, будто мы встречались едва ли не каждый день.

— Я — Астахова из восьмого «Б». Вы что? Меня не узнали?

— Теперь узнал. Вы такая нарядная, прямо кинозвезда. А почему вы так решили? Не выйдет? Неужели я так неприятен? — Моё самолюбие было задето.

— Нестор Петрович, вы что надо! И нравитесь нашим девушкам, некоторым даже очень. Но, видать, совершенно не знаете женщин. Ну скажите: какая уважающая себя барышня пойдёт танцевать с мужчиной, если на её глазах ему отказали девять других девиц? Подряд! Чем она хуже?

— Значит, не пойдёте и вы?

— Я тоже гордая и не подбираю, извините, то, от чего отказались все. Вам следовало сразу, после первого облома, отвалить туда, в самый дальний конец площадки. Там никто не видел вашей неудачи. А здесь над вами уже смеются.

И впрямь на меня показывали пальцами и потешались.

— Астахова, а здесь, кроме вас, есть ещё кто-нибудь из наших? — спросил я, озираясь.

— Я никого не встречала. Был Ляпишев, да почему-то скис и ушёл. А я никому не скажу. Будьте спокойны.

— Спасибо, Астахова, за помощь и добрый совет. Я пошёл. Вообще-то я не большой любитель танцев, — сказал я тоном эзоповой лисы, оставшейся без вожделенного винограда.

Мне и впрямь здесь никто не нужен, мне нужна только Лина. Я покинул танцплощадку, парк и пошёл домой.

В среду мы обходимся без уроков. Этот день отведён для консультаций — помощи отстающим. А я к тому же разошёлся, добавил своё новшество, — опрос должников. Но в этот вечер мой класс был занят дневной школой — там собрали родителей своих, дневных школяров, и меня, обездомевшего, приютила Светлана Афанасьевна в своём седьмом.

Я деликатно устроился на одной из последних парт, вполголоса опрашивал своих задолжников, и, слушая отвечающих, поглядывал на Светлану Афанасьевну. Она маялась с моим Ганжой. Пыталась извлечь из Григория скудные крохи знаний по роману Гончарова «Обломов». Они сидели в третьем ряду, возле окна. Временами до меня долетали их голоса.

— Ганжа, признайтесь: вы не читали роман. Что-то где-то слышали, кое-что кто-то сказал. По-моему, у вас об этой книге самые смутные представления.

— Светлана Афанасьевна, на этот раз вы не угадали. Можем поспорить. Только, чур, на интерес. Проиграю, хожу на все ваши уроки. Выиграю я, с вас поцелуй. Не хотите и правильно делаете: вы бы проиграли. Я прочёл его дважды. От корки до корки! Сначала от первой до последней. Потом, как евреи, от последней до первой. И даже законспектировал. Могу предъявить конспект. — Ганжа будто бы озабоченно похлопал себя по карманам. — Где же он? Кажется, потерял. Точно, где-то посеял. Да вы не расстраивайтесь! Я напишу ещё. Сколько вам экземпляров? Два? Три? Лично для вас могу и четыре.

— Опять вы меня обманываете, Ганжа, — пожаловалась филологичка. — Вы не прочли и страницы. Это видно сразу, не читали.

— Значит, вы мне не верите? — спросил Ганжа, продолжая развлекаться.

— Ну как же я могу вам верить? У вас что ни слово, то неправда.

— Я вас люблю! — громко, на весь класс, выпалил Ганжа.

Мы все, остальные, остолбенели.

— Ганжа, перестаньте паясничать! — придя в себя, воскликнула Светлана Афанасьевна, заливаясь густым румянцем.

— Сказал Обломов Ольге Ильинской, — спокойно закончил Ганжа.

Ученики рассмеялись, и даже не выдержал я, учитель, улыбнулся, но тут же стёр улыбку.

— Это не остроумно, Ганжа, — расстроилась учительница.

— Что именно? То, что сказал я? Или то, что сказал Обломов? — невинно поинтересовался Ганжа.

— Вы свободны! Не знаю, зачем вы пришли. Думаю, вам не консультация была нужна, а лишняя возможность развлечься, — печально произнесла Светлана Афанасьевна.

Я не видел, не слышал: мирно или с новыми ужимками покинул он класс — меня отвлёк голос Нелли.

— Леднёва! А вы-то здесь зачем? Я вам не назначал. По-моему, у вас с оценками всё в порядке. Относительно, разумеется.

— Вот потому я и хочу исправить тройку на пятёрку, — сказала Леднёва и почему-то смутилась.

Что ж, её стремление было похвальным. Человек должен стремиться к совершенству. И я, наверно, не такой уж плохой педагог, если моих учеников сжигает благородный огонь. Я позволил себе немного поважничать и сказал, как говорят солидные доценты: