Книга Страхи мудреца. Книга 2, страница 123 – Патрик Ротфусс

* * *

— Я была права, — сказала Пенте с удовлетворенным вздохом, лежа со мной обнаженной среди цветов. — У тебя прекрасный гнев.

Я лежал навзничь, ее маленькая фигурка свернулась калачиком под моей рукой, сердцевидное личико покоилось у меня на груди.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — По-моему, «гнев» неудачное слово.

— Я имею в виду «ваэвин», — ответила она адемским словом. — Разве это не оно?

— Я не знаю этого слова, — сознался я.

— По-моему, «гнев» — самое подходящее слово, — сказала она. — Я разговаривала с Вашет на вашем языке, и она меня не поправляла.

— Что же ты имеешь в виду, говоря о гневе? — спросил я. — Я точно никакого гнева не чувствую.

Пенте приподняла голову с моей груди и улыбнулась мне лениво и удовлетворенно.

— Ну конечно, — сказала она. — Я же твой гнев забрала. Как же ты можешь его чувствовать?

— А-а… То есть ты гневаешься? — спросил я, в полной уверенности, что чего-то не понимаю.

Пенте расхохоталась и замотала головой. Она расплела свою длинную косу, и ее медово-золотистые волосы ниспадали, обрамляя лицо. От этого она выглядела незнакомкой. Ну, и, наверно, еще оттого, что на ней не было красных наемничьих одежд.

— Да нет, это не такой гнев, другой! Я рада, что получила его.

— Все равно не понимаю, — сказал я. — Должно быть, это нечто, чего варвары не знают. Объясни мне это так, как если бы я был ребенком.

Она посмотрела на меня серьезным взглядом, потом перекатилась на живот, чтобы удобнее было смотреть мне в лицо.

— Этот гнев — не чувство. Это…

Она запнулась и очень мило нахмурилась.

— Это желание. Созидание. Жажда жизни.

Пенте огляделась по сторонам и указала на траву вокруг нас.

— Гнев — это то, что заставляет траву прорываться сквозь землю навстречу солнцу, — сказала она. — Во всем живом есть гнев. Это пламя, которое внушает желание двигаться и расти, делать и созидать.

Она склонила голову набок.

— Это понятно?

— Кажется, да, — сказал я. — А женщины получают гнев от мужчин во время секса?

Она улыбнулась и кивнула.

— Вот почему после этого мужчина чувствует себя усталым. Он отдает часть себя. Он падает. Он засыпает.

Она посмотрела вниз.

— Ну, хотя бы часть его засыпает.

— Ненадолго, — заметил я.

— Это потому, что у тебя хороший гнев, сильный, — гордо сказала она. — Как я и говорила. Я это знаю, потому что забрала часть его. Я вижу, что там есть еще.

— Ну да, есть, — признал я. — Но для чего женщинам гнев?

— Мы его используем, — коротко ответила Пенте. — Вот почему после этого женщина не всегда засыпает, как мужчина. Наоборот, она чувствует себя бодрее. Ей хочется двигаться. Часто ей хочется еще того, что дало ей гнев.

Она опустила голову к моей груди и игриво куснула меня, прижимаясь ко мне обнаженным телом.

Это отвлекало, но отвлекало приятно.

— То есть своего гнева у женщин нет?

Она снова расхохоталась.

— Да нет! Гнев есть во всем. Но женщинам есть куда девать свой гнев. А у мужчин гнева больше, чем они могут пустить в дело, так много, что им это не на пользу.

— Но как может быть слишком много желания жить, расти и творить? — спросил я. — Казалось бы, чем больше — тем лучше!

Пенте покачала головой, откинула волосы за спину.

— Нет. Это как еда. Один обед — хорошо. Два обеда ничем не лучше.

Она снова нахмурилась.

— Нет. Скорее, это как вино. Одна чаша вина — хорошо, две иногда еще лучше, но десять…

Она кивнула с серьезным видом.

— Да, это очень похоже на гнев. Если мужчина переполнен гневом, для него это все равно что отрава. Он хочет слишком много. Хочет всего сразу. Он делается странным и дурным на голову, он склонен к насилию.

Она кивнула про себя.

— Да. Я думаю, именно поэтому «гнев» — подходящее слово. Мужчину, который носит весь свой гнев в себе, видно сразу. Гнев скисает у него внутри. Он обращается против себя самого и подталкивает его скорее к разрушению, чем к созиданию.

— Да, я знаю подобных мужчин, — сказал я. — Но и женщин тоже.

— Гнев есть во всем, — повторила она, пожав плечами. — В камне его немного по сравнению с распускающимся деревом. С людьми то же самое. В некоторых больше, в некоторых меньше. Некоторые используют его с умом. Некоторые нет.

Она широко улыбнулась мне.

— Во мне его много, вот почему я так люблю секс и так неукротима в бою.

Она снова цапнула меня за грудь, уже не так игриво, и принялась подбираться к шее.

— Но если ты во время секса берешь гнев у мужчины, — сказал я, пытаясь сосредоточиться, — не значит ли это, что чем больше ты занимаешься сексом, тем больше тебе хочется?

— А это как вода, необходимая для того, чтобы запустить насос, — жарко дохнула она мне в ухо. — Ну, полно болтать: я заберу его весь, даже если у нас уйдет на это целый день и часть ночи!

* * *

В конце мы перебрались с той лужайки в бани, а оттуда в дом Пенте — две уютные комнатки, выстроенные вплотную к утесу. Взошедшая луна некоторое время наблюдала за нами в окно, хотя, думаю, ничего нового для себя она не увидела.

— Ну что, хватит с тебя? — задыхаясь, спросил я. Мы лежали рядом в ее роскошной, просторной кровати, наши вспотевшие тела мало-помалу обсыхали. — Если ты возьмешь у меня еще немного гнева, у меня его не останется даже на то, чтобы говорить и дышать!

Моя рука лежала на ее плоском животе. Кожа у Пенте была мягкая и нежная, но, когда она рассмеялась, я почувствовал, как под кожей напряглись мускулы, твердые, как стальные листы.

— Хватит пока что, — сказала она. В ее голосе отчетливо слышалось утомление. — Вашет огорчится, если я оставлю тебя пустым, как плод с выжатым соком.

Несмотря на долгий и трудный день, спать мне почему-то не хотелось, мысли были ясными и четкими. Мне вспомнилось то, что она говорила прежде.

— Ты упоминала, что женщинам есть куда девать свой гнев. А что может женщина сделать с гневом такого, что недоступно мужчине?

— Мы учим, — ответила она. — Мы даем имена. Мы следим за ходом дней и заботимся о том, чтобы все шло гладко. Мы сажаем растения. Мы делаем детей.

Она пожала плечами.

— Много всего!

— Но ведь и мужчина может делать все это, — возразил я.

Пенте хихикнула.

— Ошибаешься! — сказала она, поглаживая мой подбородок. — Мужчина растит только бороду. А дети — совсем другое дело, вы тут ни при чем.