Онлайн книга «Страхи мудреца. Книга 2»
|
Средь пляшущих теней пустившись в пляс, Она хозяйкой стала рук и глаз, И помыслов моих в единый миг, Сильнее чар, что ведомы из книг. Фелуриан! О, госпожа, Тобой не встреченных мне жаль, В твоих лобзаниях — нектар, О, счастье — обрести сей дар! Я следил за ней краем глаза. Она сидела так, будто слушала меня всем телом. Глаза у нее были широко раскрыты. Она вскинула руку к губам, вспугнув сидевшую на ней бабочку, а другую прижала к груди, которая медленно вздымалась и опускалась. Все было как я хотел, и все же я жалел об этом. Я склонился над лютней, мои пальцы плясали по струнам. Я сплетал аккорды, точно ручей, бегущий по камням, как еле слышное дыхание возле уха. Потом я собрался с духом и запел: А глубина ее очей — Как синь безоблачных ночей… В искусстве… Я на миг запнулся, перестав играть, словно сомневался в чем-то. Увидев, что Фелуриан наполовину пробудилась от своих грез, я продолжал: В искусстве сладостных утех Она усердна, и для тех, Кого в объятья приняла, Она приятна и мила. Фелуриан! О, госпожа… — Что-о? Я ожидал, что она меня перебьет, однако в голосе ее было столько льда, что я невольно сбился, а несколько бабочек вспорхнули и закружились в воздухе. Я перевел дух, сделал самое невинное лицо, какое мог, и поднял глаза. На ее лице отражалась целая буря гнева, она словно не верила своим ушам. — Приятна и мила?! Услышав ее тон, я побледнел. Ее голос по-прежнему был мягок и нежен, как далекая свирель. Но это ничего не значило. Отдаленный гром не терзает слуха, однако сердце у тебя содрогается. Вот и этот тихий голос действовал на меня как отдаленный гром. — Приятна и мила?!! — Но ведь правда же мне было очень приятно! — ответил я, надеясь ее умиротворить. Мой непонимающий вид был напускным лишь отчасти. Она открыла рот, словно хотела что-то сказать, потом закрыла его. Глаза ее полыхали лютой яростью. — Прости, — сказал я. — Я был глуп, не стоило мне и пытаться… Выбранный мною тон был чем-то средним между голосом сломленного человека и наказанного ребенка. Я уронил руки, лежавшие на струнах. Пламя ее гнева слегка улеглось, однако, когда она снова заговорила, голос ее звучал напряженно и грозно. — Мое искусство всего лишь «приятно»? Казалось, будто она с трудом заставила себя произнести последнее слово. Ее губы от возмущения стянулись в тонкую ниточку. Я взорвался. Мой голос был как раскаты грома: — А откуда мне знать, черт побери?! Можно подумать, я занимался этим прежде! Она отшатнулась, изумленная таким напором, и ярости у нее поубавилось. — Что ты имеешь в виду? — смущенно спросила она. — Это самое! — я неуклюже указал на себя, на нее, на подушки, на беседку, где мы сидели, как будто это все объясняло. Ее гнев окончательно развеялся: я видел, что до нее начинает доходить. — Так ты… — Да, — я потупился, щеки у меня вспыхнули. — Я никогда еще не был с женщиной. Потом я вскинул голову и уставился ей в глаза, как бы говоря: и только попробуй что-нибудь сказать по этому поводу! Фелуриан немного посидела неподвижно, потом на губах у нее появилась лукавая улыбка. — Ты рассказываешь мне сказки, мой Квоут. Я почувствовал, что лицо у меня помрачнело. Нет, я не против, когда меня называют лжецом. Я и есть лжец. Я великолепно умею лгать. Но я терпеть не могу, когда меня называют лжецом, если я говорю чистую правду. Чем бы ни было вызвано выражение моего лица, похоже, оно ее убедило. — Но ты был как ласковая летняя гроза! — она стремительно взмахнула рукой. — Как танцор, только вышедший в круг! Ее глаза озорно сверкнули. Я это запомнил на будущее, для поднятия самооценки. И ответил слегка уязвленно: — Ну, я ведь не совсем уж простофиля! Я читал про это в книгах… Фелуриан захихикала, как ручеек. — Ты учился этому по книжкам! Она смотрела так, словно не могла решить, стоит ли принимать меня всерьез. Рассмеялась, умолкла, снова рассмеялась. Я не знал, обижаться или не стоит. — Ну, ты тоже замечательная! — торопливо сказал я, понимая, что говорю как недавно пришедший гость, делающий хозяйке комплимент по поводу салата. — На самом деле я читал, что… — Книжки? Книжки! Ты сравниваешь меня с книжками?! Ее гнев обрушился на меня. Потом, не сделав паузы даже затем, чтобы перевести дух, Фелуриан снова расхохоталась, звонко и радостно. Ее смех звучал дико, точно тявканье лисы, чисто и отчетливо, как птичья трель поутру. Нечеловеческий смех. Я снова сделал невинное лицо. — А разве так не всегда бывает? Я заставлял себя оставаться внешне спокойным, хотя внутренне готовился к очередной вспышке гнева. Она только выпрямилась. — Я — Фелуриан! Она не просто назвала себя. Она торжественно объявила это. Как будто подняла гордое знамя, реющее на ветру. Я на миг поймал ее взгляд, потом вздохнул и опустил глаза к лютне. — Прости меня за эту песню. Я не думал тебя оскорбить. — Она была прекраснее заката! — возразила она так, будто вот-вот разрыдается. — Но… «приятна и мила»?! Похоже, это уязвило ее до глубины души. Я уложил лютню обратно в футляр. — Прости. Исправить я ее не смогу, пока мне не с кем сравнивать… Я вздохнул. — Жалко, хорошая была песня. Люди бы ее пели тысячу лет и даже больше. В моем голосе звучало неподдельное сожаление. Фелуриан просияла, словно обрадовавшись этой идее, но потом ее глаза прищурились. Она взглянула на меня так, словно пыталась прочесть что-то, написанное на внутренней стороне моего черепа. Она поняла. Она поняла, что я пытаюсь использовать неоконченную песню как выкуп. Невысказанная мысль была очевидна: если я не уйду отсюда, я не смогу закончить песню. Если ты меня не отпустишь, этих прекрасных слов, которые я сложил о тебе, никто никогда не услышит. Если мне не удастся вкусить плодов, которые могут предложить смертные женщины, я никогда не узнаю, как ты искусна на самом деле. Мы с Фелуриан сидели среди подушек под вечно сумеречным небом и смотрели друг на друга. Она держала бабочку, моя рука покоилась на гладком боку лютни. Двое вооруженных до зубов рыцарей, встретившихся взглядом посреди кровавого поля брани, и то не могли бы смотреть друг на друга так пристально. |