
Онлайн книга «О бедном Кощее замолвите слово»
– Ты, Финист, завсегда найдешь, чем нас потешить, за столом тем паче… – Я-то тут причем? – Оправдывается Финист, а у самого глаза хитрющие! – Народ придумал, с народа и спрашивай! Наш народ на выдумки горазд, вон давеча купец заморский на привозе шапкой-невидимкой торговал, таку цену непомерную заломил, что простой люд три дня приценивался и отходил, покуда нужный богатей не сыскался, поп тутошний. Купил шапку, одел – и прямиком в женскую баню! А она там от пара возьми да отсырей – известное дело, механизм тонкий, забарахлила… От-то визгу было! Прасковья Лукинишна ему скорей ребрышек бараньих на тарелку кладет: – На-кось, погрызи, коль свой язык без костей! Откушали чародеи, потолковали о пустяшном, по три чарки вина выпили и давай куда-то собираться – а на дворе уж ночь глухая, звезды зажглись, месяц рожки выпростал. – Ну, Василиса, пожелай своему мужу удачи, да и нам заодно. – Говорит Ворон, первым из-за стола вставая. – Она нам сегодня дюже понадобится – придумал Кощей, как Марью Моровну сыскать, только для того цельную ночь всем вместе колдовать надобно, а наутро первый луч солнечный нам ее логово последнее и укажет. Прасковья Лукинишна тут же запричитала: – Куда ты, Костюша, пойдешь на ночь глядя, там уже роса взялась, не ровен час, ноги вымочишь! – Небось не сахарный, не растают ноги-то. – Сквозь зубы цедит Кощей. – Ты лучше за Василисой приглядывай, займи ее чем на кухне, чтобы при тебе была. А тебя, Черномор, пуще того прошу – не спи ночь, покарауль у дверей недреманно. Чует мое сердце – прознал душегубец, что этой ночью вся колдовская сила при мне будет, попробует самолично в терем взойти. Черномор нахмурился, кулаком стиснутым себя в грудь широкую ударил – только звон от кольчуги пошел: – Муха не пролетит! Кощею от того не легче: – Ты, на мух отвлекаясь, бирюка не пропусти! Не тебе, Вольг, в обиду сказано… – Да какие там обиды! – Усмехается чародей. – Моя слава вперед меня бежит, да и за коня среброгривого, берендейского, по-хорошему мне одному надо бы ответ держать… Ой, чую, что-то тут неладно! – Погоди, неужто от колдовства вашего в обереге сила иссякнет? Повинился муж: – Не иссякнет, а отозвал я ее временно, до первых петухов; кто его знает, как там у нас дело обернется – каждая крупица сгодится. Гляжу – и впрямь череп светиться перестал, камень как камень. – Да может, его и нет давно, того ворога, – пробует Кощей меня утешить, а у самого такой вид, словно перед гробом венки несет, – за месяц ни разу не объявился. – Ага, – говорю, – помер своей смертью, не дождался, сердешный, когда же его наконец изловят да вразумят! Что ж ты тогда воеводе спать заказал, меня на кухню гонишь – вареники свои любимые на поругание отдаешь? Кощей отговаривается нескладно: – То на всякий случай, для общего спокойствия… Вот ужо утешил! Бросила я в сердцах: – Как бы ваше спокойствие моим упокойствием не обернулось! Сошлись мы с Кощеем нос к носу – я на цыпочки встала, он голову опустил, подбоченились оба, руки в боки, чисто петухи бойцовые – сцена семейная, челяди да гостям на потеху: – Что ж, удачи тебе, муженек – не Марью Моровну, так хоть жену схоронишь: мелочь, а приятно! – Ты, женушка, сама кого угодно с этого света сживешь и на том покою не дашь! – Тебе-от покой дороже жены! – Потому как жена непомерно дешева! – Промежду прочим, три пуда золотом! – Отпиши батюшке – я вдвое приплачу, ежели он тебя назад заберет! – Ой-ой-ой, смотри не поистраться, на восьмую жену казны не хватит! Тут Кощей как заорет дурным голосом: – Хорошо, будь по-твоему! Никуда я не пойду, останусь тебя стеречь, пущай Марья Моровна и дальше по селам детей крадет, кровушку из них цедит на потребу чародейскую, черный мор на царства-государства напускает, ежели что не по ней! Сел на пол и давай сапоги стаскивать. Стыдно мне стало – в самом деле, кто меня в тереме-то тронет, при челяди, под охраной воеводиной? Ставни-двери запереть изнутри, и пущай там себе ворог неведомый вокруг частокола рыщет несолоно хлебавши. – Ладно, иди, колдуй, перебьюсь как-нибудь… А Кощей так просто охолонуть не может, сапог не бросает: – Нет уж, будь по-твоему, останусь в тереме, псом у ног твоих лягу, лишь бы ты, счастье мое, за жизнь свою драгоценную не тревожилась! Кабы другим тоном сказал – иного признания и не надобно, а так – курам на смех, мне на усовещение. Чародеи с ноги на ногу переминаются, на меня глядят с укоризною – только-только выходить изготовились, а тут такая оказия: жена мужа на великий подвиг отпущать не желает, одна оставаться боится. И Кощею уже обратного хода нет, словом себя связал, что делать?! Уж и не знаю, что на меня нашло – присела рядом с мужем, да возьми и поцелуй его легонько в щеку, с той стороны, где ямочка на улыбку отзывается. – Иди, – говорю, – удачи тебе! Кощей так сапог и выронил. А я сама перепугалась – ойкнула, румянец в щеки кинулся, подорвалась с колен и бегом вверх по лесенке, лишь бы не видеть, как муж на меня смотрит. И Финист языкатый вслед, со смешком: – Вот уж точно, милые бранятся – только тешатся! Ворон на него цыкнул, а Вольг еще и затрещину отвесил – для пущей важности. Я же за угол завернула и стою, отдышаться никак не могу, сама себе дивлюсь – эк меня угораздило! Прощай теперь прогулки совместные, покой чародейский, басни дивные, – муж-от меня и так едва терпел, теперь, поди, и вовсе видеть не захочет… А внизу, слыхать, Кощей сапоги заново натянул, с воеводой да Прасковьей Лукинишной простился, Пашка у крыльца копытом бьет, Вольга учуяв. – Эх, Кощей, и завидую же я тебе! – В шутку сетует неугомонный Финист. – Кабы меня такая жена любила-миловала, я бы жизнь за то отдал, не задумавшись. А Кощей в ответ возьми да и молви тихим горьким голосом: – Я тоже. Только седой да криворукий ей без надобности… И все – хлопнула дверь, ушли чародеи. А я так и стою столб столбом, руку к сердцу прижала. Да что же это он такое говорит?! За весь медовый месяц ни разу не приголубил, а теперь – без надобности! Куда ж он сам смотрел?! Ну я-то, понятное дело, себе даже думать о любви заказала – муж-от мне не чета, чародей великий, всякого в жизни перевидал, за ратным делом да колдовством ему не до женщин, а ну как засмеет? Неужто и ему краса моя неписаная уста замкнула, негодящим себя посчитал? Покликала меня Прасковья Лукинишна на кухню, кисельком вишневым поманила, да я усталью отговорилась и у себя в покое заперлась. |