Онлайн книга ««Попаданец» на престоле»
— Извольте, значитца, принять, Ваше превосходительство! Первостатейный товар, ахвицеры все до единого! — Вот как? И давно ли поймал? — Нонеча утром. Как огурчики с грядки — свеженькие! — Да? — Иван Андреевич выдернул из жиденькой толпы худосочного мужичонку и обратился к Бенкендорфу: — Как вы думаете, господин полковник, такое в английской армии часто встречается? — Веянья моды порой бывают столь причудливы… — Помилуйте, Александр Христофорович, какая мода может заставить англичанина отрастить пейсы? — А вдруг это маскирующийся шпион? — Кто шпион? Я шпион? — неожиданно заговорил пленный. — Вы таки можете спросить любого, и этот любой за несколько копеек подтвердит — Исаак никогда не был шпионом! Если хотите знать, я с детства терпеть не могу англичан! Или Ваше превосходительство желает, чтобы я их любил? Исаак всегда готов сделать приятное хорошему человеку. Пуркуа бы не па, как говорил дядя Соломон, и надо признаться, что он таки прав. — Молчать! — Борчугов решительно пресек словесный… хм… поток. — Каким образом ты здесь оказался? Но тут вмешался бородатый крестьянин, до этого молча бледнеющий лицом. Он упал на колени и попытался обнять генеральские сапоги: — Не велите казнить, Ваша Сиятельная Светлость! Бес попутал! — Кривой волосатый палец указал на скромно стоящего Исаака: — Вот этот бес! Обвиняемый возмутился: — Ай, не смеши меня, Федор. Как тебе не стыдно обвинять человека, за малую толику согласившегося помочь твоим голодным детям? Будущим детям, но тем не менее… — Половинную долю ты называешь малой? — Жадность — грех! — Уж не ты ли меня грехам учить будешь? Бабах! Это Бенкендорф выстрелил из пистолета поверх голов. — А ну, обоим заткнуться и говорить по очереди! Результатом вмешательства полковника стала некоторая ясность происходящего. Да что там ясность, целый заговор открылся! Оказалось, что присутствующий здесь некий Исаак вместе с крестьянином Федором Косым решил поставить ловлю разбежавшихся из деревни Воронино английских солдат на широкую ногу. Чуть ли не на промышленную основу, так сказать. Но супостаты быстро закончились — немногим удалось избегнуть гусарских сабель, и дело захирело, едва начавшись. Но если остался спрос, то пытливый ум всегда изобретет способ и найдет достойное предложение! Нашли… Из семидесяти двух приведенных предприимчивой парочкой пленников половина оказалась не понимающими русского языка чухонцами, остальные — немцы и французы. Среди последних шесть парикмахеров, четыре гувернера из ближайших поместий, учитель танцев, управляющий имением князя Шаховского, а также булочник, собиравшийся посетить родственников в Митаве, но перехваченный на почтовой станции. — Они еще персидского купца предлагали, — подполковник Бердяга наконец-то справился с веселой истерикой. — А у того бородища до пупа и в красный цвет покрашена! — Повешу мерзавцев! — рассвирепел генерал-майор, живо представивший, какое впечатление в столице произведет рассказ о подобной конфузии. Если за невинную шутку в Калуге государь разжаловал из шефов полка в командиры, то в этом случае вообще в шуты определит. — Веревки несите! — Подождите, Иван Андреевич! — Бенкендорф повысил голос, привлекая внимание разгневанного генерала. — Вдруг мы неправильно поняли намеренья этих милейших людей? — Что здесь непонятного? — Но как же? — Александр Христофорович показал на затаивших дыхание злоумышленников. — Посмотрите на их честные лица! — Рожи… — Пусть рожи. Но там легко читается искреннее желание послужить государю и Отечеству в штрафных батальонах. Более того, я уверен, что и деньги им были нужны исключительно для приобретения ружей и амуниции. Подумайте, Иван Андреевич, откуда штафиркам знать о казенном обмундировании и вооружении? — Вы считаете… — Несомненно. — А они… Бенкендорф заглянул будущим штрафникам в глаза и ответил: — Они онемели от восторга и от быстрого исполнения заветной мечты. Разве что… разве что просят подарить им по небольшому куску веревки. На память, так сказать… Не так ли, господа штраф-баталлионцы? Федор с Исааком одновременно кивнули — большей синхронности и перед зеркалом не добиться. Генерал справедливо решил, что раз уж гвардейский полковник занялся судьбой прохиндеев, то его может заинтересовать и другой вопрос: — Александр Христофорович, я тут краем уха слышал о… хм… как бы выразиться… о довольно своеобразном отношении императора к пленным. — Есть такое, а что? — Не могли бы вы оказать любезность и… э-э-э… — Забрать англичан? — Да! — А сами? Государь ясно дал понять — любой иностранец, вступивший на русскую землю с оружием в руках, должен быть уничтожен. Исключение составляют только сдавшиеся добровольно! — Позвольте, Александр Христофорович, но эти тоже сдались сами. — После того, как весь полк был уничтожен? — Ну и что? Не вижу разницы. Бенкендорф прищурился и медленно процедил сквозь зубы: — А вы спросите у государя Павла Петровича, потерявшего двух сыновей в этой, заметьте, необъявленной войне… Да, спросите — есть ли разница? Или, если желаете, ответ можно найти ближе. — Где? — Хотя бы у него! — полковник указал на пробегавшего по двору Миньку Нечихаева. — Его отца так и не нашли? — Нашли… — буркнул Борчугов и отвернулся. — Только ему не сказали… изрублен страшно. — А вы говорите. — Да, говорю! — произнес генерал с вызовом в голосе. — То, что у мальчика погибли родители, ровным счетом ничего не меняет. Императорским распоряжением мой полк обязан принять на воспитание пятьдесят сирот, но это не значит, что я должен вырастить из них палачей! — Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию, господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится! — Я бы попросил, господин полковник… Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо: — Павел Петрович прав — высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки. Вечер следующего дня Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться, не ругался и не пытался пуститься в пляс. Даже песен, и тех нет. Генерал-майор Борчугов, который конечно же Его превосходительство, а не происходительство, даже после второго штофа остался добрым и мягким. Лишь иногда, когда крики ворон, собравшихся попировать у виселиц, становились излишне громкими, по его лицу пробегала едва заметная судорога. И улыбка превращалась в горькую усмешку: |