Книга Жестокое милосердие, страница 64 – Робин Ла Фиверс

Здесь проделать это трудней, потому что кругом столько огоньков жизни, снующих туда и сюда. Тем не менее Смерть притягивает меня, точно пламя свечи — мотылька. Двигаясь на едва слышный зов, я скоро обнаруживаю, что иду в ту самую часовню, где впервые увиделись Анна и Немур.

Внутри никого. Тихо подхожу ко гробу, ведомая отчаянием несчастной души; оно ведет меня верней свечных огоньков, что горят в нефе. Когда я оказываюсь подле тела, душа, по-видимому, меня узнает и устремляется на свет жизни.

Я раскрываюсь навстречу, даю ей согреться. К моему удивлению, она сворачивается рядом клубочком, словно выброшенный из дому пес, которому некуда больше идти.

Так мы и сидим вместе некоторое время. Окончательно уверившись, что в часовню не забредут ни скорбящие, ни злопыхатели, я наконец-то позволяю себе обратиться внутрь, туда, где жмется ко мне осиротевшая, неприкаянная душа.

Я могу воссоединить тебя с твоим Богом, если ты этого хочешь.

Ощутив, как обрадованно встрепенулась душа, я поднимаюсь и подхожу ко гробу. Несчастное изломанное тело бережно выпрямили, но мину потрясения с мертвого лица стереть так и не удалось. Я запускаю руку в разрез юбки, мои пальцы смыкаются на костяной рукояти мизерикордии. Я молюсь Мортейну в надежде, что прикосновение лезвия к остывшей плоти Немура позволит его душе немедленно вознестись.

Но прежде, нежели я успеваю извлечь клинок, позади чиркает о камень металл, и я замираю.

— Какой приятный сюрприз. — Низкий, скрипучий голос графа д'Альбрэ нарушает благочестивую тишину часовни. — Кто бы мог предположить, что кузина Дюваля явится горевать над телом безродного торговца шерстью, приехавшего из Кастилии!

Неторопливо поворачиваюсь к нему лицом. С того дня, когда собиралась поискать на нем метку, я его ни разу не видела. Чего теперь от графа ждать, гнева или насмешки?

Ни того ни другого! Его темные глаза сверкают злым озорством. Я помимо воли гадаю, уж не его ли рука толкнула Немура навстречу гибели.

— Чему же тут удивляться, — отвечаю я, не поднимая головы, словно бы недовольная, что меня оторвали от молитвы. — Я ведь выросла в монастыре, привыкла чтить мертвых и молиться о них. — И я с самым невинным видом хлопаю ресницами. — А вы тоже помолиться пришли?

Хотя на самом деле знаю — что бы ни было у него на уме, это уж точно не молитвы.

— Боюсь, милочка, меня привело сюда нечестивое любопытство, — заявляет д'Альбрэ, впрочем без малейшего раскаяния. — Сознаюсь, меня занимает этот бедный торговец, встретивший прискорбный конец в нашем прекрасном городе. А кроме того, — продолжает д'Альбрэ, — мало верится мне в несчастные случаи. — Он пристально смотрит на меня. — И во всякие там случайные совпадения.

— Вот как, — говорю я. — Тогда у вас, оказывается, есть много общего с господином Дювалем.

У задней двери часовни намечается какое-то движение. Входит герцогиня, сопровождаемая домашней наставницей. Я склоняюсь перед ней:

— Ваша светлость.

Уголком глаза я вижу, как еле заметно кланяется д'Альбрэ.

— Милая герцогиня, — произносит он. — Неужто и вы пришли помолиться о душе простого торговца шерстью? Вот уж честь, никак не подобающая бедолаге.

Герцогиня мужественно выдерживает наглый взгляд д'Альбрэ:

— Я стану молиться о любом несчастном, встретившем смерть под моим кровом. — Ее голос полон упрека. — А вы, граф?

Д'Альбрэ разводит руками:

— Увы, я изобличен! Где уж мне равняться с вами в благочестии, милые дамы!

Герцогиня ловко меняет тему:

— Я не отказалась бы узнать, отчего вы нынче не поехали вместе со всеми на охоту?

Д'Альбрэ смотрит ей прямо в глаза. Мое сердце бьется чаще: это сущее противостояние, а я не могу ничем ей помочь!

— Дичь, за которой они гоняются, не интересует меня, — говорит он.

Герцогиня бледнеет, пальцы, сжимающие молитвенник, становятся совсем белыми. Моя рука, сжимающая кинжал в складках одежды, непроизвольно напрягается. То-то славно было бы насадить д'Альбрэ на нож, точно хряка!

Не иначе, он чувствует мои мысли, ибо отдает поклон:

— Что ж, оставляю вас молиться.

Герцогиня, по-прежнему бледная, кивает графу, и тот удаляется. Анна поворачивается к мадам Динан:

— Вы тоже можете нас оставить. Понимаю, вам не нравится долг, который я на себя возложила. Я буду молиться здесь вместе с госпожой Рьенн.

Яснее ясного, что наставнице смерть как не хочется здесь находиться. Но и оставлять герцогиню со мной ей тоже неохота.

— Ваша светлость, я…

— Оставьте нас. — Голос герцогини не допускает самой возможности спорить.

Чуть поколебавшись и изобразив на лице целую гамму чувств, мадам Динан все же приседает в реверансе. Как только она скрывается за дверью, герцогиня поворачивается ко мне:

— Знаешь, ты ей очень не нравишься.

— Наверняка мадам Динан кажется, что общество сомнительной кузины Дюваля вам не очень-то подобает.

Она едва заметно, с удовлетворением улыбается, и я вдруг понимаю, как радует ее любой случай улизнуть от слишком властолюбивой наставницы. Потом ее улыбка угасает:

— Так зачем все-таки ты пришла сюда?

— Значит, вы не верите, что я пришла помолиться о его душе?

— Да нет, я верю, что ты действительно молишься. Я просто думаю, нет ли еще какой причины.

Ох, не стоило бы бретонскому двору — да что уж там, всем королевствам Европы! — недооценивать нашу юную герцогиню!

— Да, ваша светлость, я здесь не только ради молитв. — Я смотрю на недвижное тело в гробу. — Вы знали, насколько сильно он к вам привязался? Ему было нужно не ваше герцогство или власть, а вы сами. Он жаждал спасти вас от очень скверной судьбы.

Герцогиня смотрит на тело мужчины, который должен был сделаться ее мужем.

— Я как раз начинала на это надеяться, — произносит она, и бледные щеки вспыхивают румянцем. — Мне казалось, что его тянуло ко мне. Я чувствовала в нем способность к доброте и участию, я вправду могла бы его полюбить. Что за благословение для такой, как я, не смевшей ждать счастья от брака между двумя державами!..

Я молчу. Она с четырехлетнего возраста была вроде приманки для половины королей и герцогов Европы. И самое большее, на что ей приходилось рассчитывать, это взаимное уважение и отсутствие жестокости со стороны мужа. Но чтобы готовую расцвести любовь вот так злобно похитила чья-то злокозненная рука…

Она поднимает на меня глаза и повторяет:

— И все-таки зачем ты здесь?

Ее взгляд тверд, он не оставляет места ни лжи, ни уверткам.

— Я желала избавить его дух от скорбей смерти, — отвечаю, приглушив голос, чтобы никто, таящийся под дверью часовни, не смог нас подслушать. — Души повинны проводить по три дня подле своих тел, прежде чем двигаться дальше тропами Смерти. Но государь Немур так терзается из-за того, что не сумел вас защитить, что я приняла решение облегчить ему путь.