Онлайн книга «Олимпия Клевская»
|
В это мгновение Баньер закончил свою операцию с замком и, для большей безопасности засунув ключ от дверей будуара к себе в карман, повернулся к Каталонке. Бледность его лица была теперь уже не простой, а мертвенной. Выражение его глаз ужаснуло Каталонку. — О да! Вид действительно грозный, — произнесла она, вставая. — Что с вами такое, господин Баньер? Баньер шагнул к ней, сдвинув брови, его дыхание со свистом вырывалось наружу сквозь сжатые зубы. Не отвечая на вопрос, он процедил: — Вашу руку! Каталонка медленно подняла правую руку, лепеча в испуге: — Боже мой! Боже мой! Чего вы хотите? Поймав руку Каталонки за запястье, он стал один за другим разглядывать перстни, которыми были унизаны ее пальцы. Рубина г-на де Майи среди них не было. — Другую, — приказал он. — Боже! Он сумасшедший! — прошептала парикмахерша. Баньер взял левую руку, как до того правую, за запястье, и, едва он глянул на нее, глаза его сверкнули. Он и в самом деле узнал перстень с рубином, проданный им еврею Иакову. — А! — вскричал он. — Все верно! Вот он! — О чем вы? — спросила Каталонка, дрожа всем телом. Однако Баньер заранее решил отвечать на ее вопросы не иначе как своими вопросами. — Где вы украли этот перстень? — Как это украла? — взвизгнула Каталонка, принимая оскорбленный вид. — Я спрашиваю, где вы украли этот перстень? — повторил Баньер, топнув ногой. Спеша добиться ответа, он так стиснул ей запястье, что бедняжка застонала. — На помощь! — завопила парикмахерша. — Помогите! Убивают! Баньер, не отпуская руки Каталонки, взглянул на нее через плечо: — Эй, вы там! Вам бы лучше помолчать! Однако, поскольку тон произнесенных им слов был как нельзя более далек от успокоительного, парикмахерша не только не умолкла, но с новой силой принялась испускать вопли и горестно всплескивать руками. Тогда, отпустив Каталонку, Баньер одним прыжком настиг парикмахершу, схватил ее левой рукой за шею и поволок к хозяйке будуара, в грудь которой он направил дуло пистолета, извлеченного им из кармана. — Ну, — проговорил он с устрашающей решимостью, — у меня нет времени выслушивать жалобы и стенания. Откуда взялся этот перстень? Кто вам его дал? Говорите, или я убью вас! Каталонка поняла, что ее жизнь висит на волоске над могильной ямой. — Аббат д'Уарак, — произнесла она. — Значит, вы любовница аббата д'Уарака? — Но… — Вы любовница аббата д'Уарака, да или нет? — Да. — Отлично. Для начала вы возвратите мне кольцо. — Но… — Для начала вы возвратите мне кольцо! — Вот оно. — А теперь вы напишете мне расписку в том, что вы любовница аббата д'Уарака и что это он дал вам кольцо. — Но… — Гром и молния! — Я напишу все, что вы хотите! — закричала Каталонка, падая на колени, так ужаснуло ее выражение лица Баньера. В это время парикмахерша, о которой Баньер более не думал, однако продолжал сжимать ее шею, притом все крепче, с яростью, возрастающей по мере того как Каталонка пыталась ему возражать, обмякла в его руках, словно змея в когтях орла. Только тут до Баньера дошло, что он может задушить ее. К тому же ему все равно предстояло отправиться на поиски пера, чернил и бумаги, чтобы Каталонка могла написать свою расписку. Он немного ослабил железную хватку своих пальцев. — О! Пустите! О! Пустите меня! — придушенным голосом прохрипела парикмахерша. — А если я вас отпущу, мы будем благоразумны и обещаем помалкивать? — осведомился Баньер. — Ни словечка не пророню! — Хорошо. И он отпустил парикмахершу, которая сползла на пол и распласталась там, моля о милосердии. Затем Баньер направился прямо к круглому столику, который он сразу заметил и на котором, будто в предвидении его визита, были приготовлены перо, чернила и бумага. Он взял все это и положил перед Каталонкой: — Пишите. У Каталонки уже не оставалось ни малейшей воли к сопротивлению, но рука у нее так дрожала, что ей требовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. — Ну-ну, — сказал Баньер, — давайте успокоимся. Я подожду. И он действительно стал ждать, поигрывая курком своего пистолета, то взводя его, то возвращая в прежнее положение с мрачным, угрожающим лязгом. Этот звук возымел действие более решительное, чем все нюхательные соли и мелиссовые настойки, какие только существуют на земле. Каталонка взяла перо и, поглядев на Баньера, сказала: — Что ж, диктуйте, я буду писать. — Нет уж, — заявил Баньер. — Вы потом, чего доброго, вздумаете утверждать, будто я вас принудил. Пишите сами, но только извольте быть правдивой и излагать кратко и ясно. Каталонка написала: «Я заявляю, и это является чистой правдой, что перстень с рубином, который я отдаю г-ну Баньеру, был мне подарен отнюдь не г-ном Баньером, но аббатом д'Уараком, моим любовником». — Хорошо, — обронил Баньер, следивший глазами за ее пером, ловя каждое слово по мере того, как строки рождались на бумаге. — Теперь распишитесь. С тяжелым вздохом Каталонка поставила свою подпись. — А теперь кольцо, — приказал Баньер. Каталонка испустила еще более горестный вздох, однако колебаться тут не приходилось, и она возвратила перстень. Баньер осмотрел украшение, чтобы удостовериться, что это тот самый рубин, и, полностью в том убедившись, надел кольцо себе на мизинец. — А теперь, — объявил он, — поскольку я не вор и в мои намерения не входит причинение вам материального ущерба, держите! Он выгреб из кармана пригоршню луидоров, швырнул их Каталонке в лицо и бросился вон из будуара. В дверях он, впрочем, приостановился, опасаясь, как бы та или другая их двух не высунулась в окно и не позвала стражу, чтобы его арестовали при выходе из дому. Но они кинулись собирать брошенные Баньером луидоры: претендовать на них полузадушенная парикмахерша сочла себя в столь же неоспоримом праве, как и полумертвая от испуга Каталонка. Убедившись, что с этой стороны ему бояться нечего, Баньер, перепрыгивая через ступеньки, сбежал по лестнице, выскочил на улицу и со всех ног понесся в направлении улицы Монтион, где, как мы помним, обитала Олимпия. |