Книга Княгиня Монако, страница 132 – Александр Дюма

Все уже собрались; король в испуге подошел к маркизе; настойка королевы Венгерской и самая сильная нюхательная соль оказались бессильны — маркиза не приходила в чувство. Наконец г-жа де Монтеспан открыла глаза, но она была так растерянна, что не решалась поднять взгляд из опасения увидеть перед собой Лозена. Она попросила разрешения вернуться к себе, и, как только это стало возможно, король последовал за ней. Вообразите эту сцену! Маркиза едва не сошла с ума:

— Как Лозен узнал, о чем мы говорили? Я не понимаю, может быть, ему сказал об этом дьявол? Но он, несомненно, повторил мне все до последнего слова.

— Вы ошибаетесь, это невозможно.

— Безусловно, граф знает все; либо он слышал это, либо он чародей; как же он со мной обращался!

— Как вы это допустили?

— Разве я могла поступить иначе?!

— Почему же вы никого не позвали, чтобы его выставили за дверь!

— Во дворце вашего величества! Одного из его друзей и его лучших придворных! Разве меня бы послушались?! К тому же, признаться, мне это и в голову не пришло: я так растерялась, что просто лишилась рассудка!

— Я не знаю, что мешает мне приказать арестовать графа и отправить его в Бастилию. Фат! Наглец!

— Ах! Этот негодяй очень опасен!

— Пусть он ведет себя осмотрительно и не дает мне ни малейшего повода, иначе, клянусь…

— Ах, государь! Он станет водить вас за нос, оскорблять, и вы же будете просить у него прощения.

— Сударыня!

— Этот человек держит вас в руках и повелевает вами, как ни одна женщина в мире; вы питаете к нему слабость, он притягивает вас, как никто другой. Я уже говорила вам: вы осыпаете его милостями, а он принимает их как должное, даже не соизволив сказать: «Я благодарю вас».

Самое любопытное, что маркиза была права: в самом деле, Лозен был повелителем короля, а не король — повелителем Лозена. Он разрешал графу то, что не позволил бы даже дофину. В дальнейшем вы в этом убедитесь.

С этого дня еще долгое время г-жа де Монтеспан отваживалась беседовать с королем только по секрету, принимая множество мер предосторожности. Она говорила порой со смехом, что у Лозена в услужении находится дьявол и что прочие придворные вполне могли бы пользоваться его услугами вместе с графом.

— Мне кажется, он прячется за пологом моего алькова, и ночью в любую минуту может предстать передо мной со своими блестящими рожками.

— Увы! — отвечала г-жа Корнюель, которой это рассказали.

— Госпоже де Монтеспан следовало бы знать: не все то золото, что блестит, тем более в подобных случаях.

В течение нескольких дней взбешенный Лозен и король, озадаченный его гневом, чувствовали себя неловко при встречах и не разговаривали друг с другом. Наконец, граф не выдержал и во время одной из больших аудиенций ухитрился поговорить с его величеством с глазу на глаз, несмотря на то что король всячески старался этого избежать. Увидев приближающегося Лозена, он сделал два шага к двери, но граф дерзко остановил его:

— Государь, всего два слова.

— Что вам угодно, сударь? — спросил король, старясь держаться с присущим ему высокомерием.

— Я пришел просить наше величество об исполнении его обещания.

— Какого?

— Относительно должности командующего артиллерией; вы мне ее обещали, и я на это рассчитывал.

— Вы не правы, сударь.

— Не прав?

— Да, вы не правы: вы сами освободили меня от всяких обязательств. Давая вам обещание, я поставил одно условие; вы его нарушили, и теперь я ничем не связан.

— Ваше величество, это недостойно ни короля, ни даже простого дворянина, это недостойная и бесчестная увертка.

— Сударь!

— Я повторяю: прибегать к уловке, чтобы уклониться от своих обязательств, недостойно дворянина, и я счел бы себя опозоренным, если бы воспользовался тем же.

Граф отступил на несколько шагов, повернулся спиной к королю, вытащил свою шпагу, сломал клинок ногой и, отшвырнув обломки в сторону, вскричал в ярости:

— Это поистине так, и я ни за что, ни за что не стану служить государю, который столь подло нарушает свое слово, и для меня не имеет значение, к чему это приведет.

С любым другим на месте Лозена все было бы кончено, но вот доказательство того, что наш государь питал к графу слабость: вместо того чтобы рассердиться, приказать схватить наглеца и посадить его в подземный застенок, король, будучи вне себя от гнева, открыл окно, выбросил свою трость в сад и сказал со спокойствием человека, сумевшего овладеть собой:

— Ударив знатного человека, я укорял бы себя всю жизнь, однако это единственная награда, которую вы заслуживаете. После этого он ушел.

Вы можете представить себе состояние Лозена: то была смесь ярости, ужаса и чуть ли не отчаяния; он считал себя обреченным, но при этом не падал духом: он никогда не сомневался в своей счастливой звезде, и я уверена, что он не сомневается в ней и сейчас, находясь в заточении в неприступной крепости, под надзором самого беспощадного из тюремщиков.

В тот вечер Лозен больше не появлялся в обществе, а на следующий день его арестовали прямо в спальне и повезли в Бастилию. Безусловно, он заслужил это, но тем не менее не считал себя побежденным. Гитри, один из фаворитов короля, для которого государь учредил должность начальника гардероба, был другом Лозена; он решил доказать это графу на деле и дерзнул поговорить с его величеством, который, вероятно, только этого и ждал.

— Государь, — сказал Гитри, — пожалейте графа.

— Сударь, пожалеть его, этого наглеца и неблагодарного негодяя?

— Нет, государь, несчастного человека.

— Вы шутите!

— Он потерял голову, он лишился рассудка, я вас уверяю.

— Лозен отнюдь не лишился рассудка, его голова на месте, он такой всегда; я знаю графа, и пусть со мной больше не говорят о нем.

— Ваше величество, я заклинаю вас выслушать меня: Лозен рассчитывал на ваше слово, ведь вы никогда не нарушаете своих обещаний; граф расстроился из-за того, что он вам так не угодил, а тут еще эта высокая должность, он был ею ослеплен; он до сих пор в отчаянии, отсюда его высказывание…

— Сударь, нельзя выказывать неуважение своему повелителю: такому гнусному поступку нет оправдания.

— Покорнейше вас прошу принять во внимание данное ему обещание, его высокие надежды, его неизменную преданность вам, а также боязнь вас обидеть. Примите все это во внимание.

— Я подумаю, сударь.

Король сказал свое последнее слово, после которого добавлять уже было нечего. Однако Гитри продолжал свое дело, неоднократно возобновляя попытку продолжить этот разговор. Сначала король относился к этому с раздражением, а затем поддался на уговоры и снизошел до того, что сказал: — Бедняга Лозен! Должно быть, он умирает там со скуки!