Книга Инженю, страница 149 – Александр Дюма

— Неужели? — спросил Ревельон.

— Да, — ответил Ретиф. — Когда обрушилась ваша лаборатория, поистине восхитительно было смотреть на взметнувшийся к небу огненный столп, который напоминал настоящий солнечный спектр.

Ревельон в знак благодарности поклонился; он был польщен тем, что благодаря своим растворителям порадовал Ретифа столь прелестным зрелищем.

— — Поэтому мы пойдем немного прогуляться, — продолжал Ретиф.

— Я не совсем понимаю, что приятного вам доставит эта прогулка, — сказал Ревельон, — но главное, не улавливаю связи между прогулкой и началом нашего разговора.

— Ладно, черт возьми, скоро поймете, — пообещал добряк Ретиф. — Если я вам скажу об этом, в чем тогда будет сюрприз?

И он повел Ревельона сначала через все предместье, потом по набережным, где уже собрались немалые толпы народа.

В это время в Париже было довольно привычным делом, что все жители сбегались в одно место: стоило только появиться депутату или выборщику.

Итак, Ревельон под руку со своим вожатым пришел на Гревскую площадь. Посреди Гревской площади возвышалась очень красивая виселица, сколоченная из новых свежих досок и радовавшая глаз.

Веревка, тоже новая, грациозно раскачивалась на крепкой поперечине этого сооружения и капризно теребила красивую подвижную петлю, кокетливо подрагивавшую на ветру.

— Смотри-ка! — воскликнул Ревельон, остановившись и откинувшись назад. — Кажется, кого-то собираются повесить.

— Мне тоже так кажется, — согласился Ретиф. — Пробило час, и мы еще сможем отыскать удобное местечко, поскольку обычно вешают в два часа.

— Неужели вам нравится смотреть подобные картины? — с еле уловимым отвращением спросил Ревельон.

— Но я писатель и обязан рисовать картины во всех жанрах, — ответил Ретиф. — Мой друг Мерсье вынужден наблюдать все омерзительные места Парижа, изучать каждую клоаку и каждую трущобу.

— И вы хотите ему подражать?

— Боже меня упаси! Imitatores, servum pecus! [33] — воскликнул Ретиф.

— Что вы сказали?

— Я сказал, дорогой Ревельон, что подражатели — это стадо вьючных животных.

— Значит, вы не подражаете Мерсье?

— Во-первых, он неподражаем. Во-вторых, я не подражаю, а творю, это мой жанр.

— Прекрасно! И вам очень хочется создать сцену повешения?

— Да. А что вы хотите! Я желаю видеть, как умрет негодяй.

— Вы знаете казнимого? — спросил Ревельон.

— Даже слишком! — воскликнул Ретиф.

— Почему слишком?

— Да, слишком! И вы тоже.

— Вы возбуждаете мое любопытство, дорогой господин Ретиф.

— Видите, как мы хорошо устроились здесь, на углу набережной Пелетье… Повозка проедет мимо, мы увидим лицо преступника, и я надеюсь, он тоже заметит нас.

— Смотрите! Что это?

— Это, черт возьми, идут стражники. Когда я вам говорил…

Но приближение стражников прервало их разговор. За стражниками ехала повозка.

В ней можно было видеть священника, склонившегося к одетому в рубаху мужчине в серых кюлотах; голова осужденного бессильно болталась из стороны в сторону, ударяясь о решетчатые борта повозки.

Этот мужчина — его-то и везли на казнь — сидел, согласно обычаю, спиной к дороге, по которой двигалась повозка; ни Ретиф, ни Ревельон еще не могли разглядеть его лица.

Ретиф привстал на цыпочки и посоветовал фабриканту последовать его примеру.

Повозка безостановочно продвигалась вперед.

Наконец, она поравнялась с ними.

И тогда перед ними предстал мужчина с опущенной головой; глаза у него был тупо расширены, мокрый рот, казалось, заранее оцепенел.

— Оже!? — первым вскричал Ревельон, хотя Ретиф увидел зятя раньше.

— Да, Оже! — подтвердил романист. — Оже, мой зять и убийца моей дочери!

— И мой приказчик! — воскликнул Ревельон.

— Да, ваш приказчик, тот, кто крал ваши деньги в ту минуту, когда его застигла Инженю, и нанес ей удар ножом.

Ревельон и Ретиф смотрели на Оже так упорно, с таким ожесточением, что магнетически обратили на себя взгляд осужденного, уже почти похолодевшего при приближении смерти.

Негодяй различил лица Ретифа и Ревельона среди десяти тысяч голов, мелькающих у него перед глазами.

Глаза его налились кровью, рот раскрылся, чтобы изрыгнуть какой-то крик, застрявший у него в горле; Оже всем телом подался назад, словно хотел бежать от этого видения и угрызений совести.

Но повозка увезла его дальше; она уже прибыла на место казни, а Оже все еще искал глазами два этих лица: он больше не мог их видеть, но они по-прежнему смотрели на него.

Палач ударил его по плечу; Оже едва не потерял сознание.

Священник поцеловал приговоренного.

Оже отвернулся от толпы; двое подручных палача подхватили его под руки и взгромоздили на крутую приставную лестницу.

Он не успел подняться на третью перекладину, как ему на шею накинули петлю.

Оже преодолел еще пять перекладин.

Вдруг резкий удар сбил его с лестницы.

Палач сильным ударом ногой по лестнице вышвырнул Оже из жизни. Ревельон, мертвенно-бледный и испуганный, дрожал, держась за руку Ретифа.

Романист неотрывно смотрел на повешенного с холодным вниманием, в котором явственно проступала охватившая его страшная злоба.

Когда преступник перестал дергаться в конвульсиях, Ре-тиф де ла Бретон увел фабриканта обоев, который был ни жив ни мертв.

— Ну как, казнь позабавила вас? — спросил он Ревельона.

— Ох! — вздохнул фабрикант. — Я едва держусь на ногах.

— Полноте! Вы шутите?

— Ничуть, клянусь честью! Всю жизнь передо мной будет стоять зрелище, которое вы заставили меня наблюдать.

— Пустяки! — возразил Ретиф. — Зато вы развлеклись.

— Страшное развлечение!

— Пусть так, однако все то время, что длилась казнь, вы ведь думали о ваших деньгах?

— Нет, но теперь я думаю о них… И знаете…

— Что?

— По-моему, мне сейчас станет плохо.

— Остерегайтесь этого!

— Почему?

— Да потому, что в этой толпе вас могут принять за родственника, друга или даже сообщника казненного злодея.