Онлайн книга «Инженю»
|
Ревельон торговал обоями, без которых, в крайнем случае, человек может обойтись; Ретиф, будучи человеком очень образованным, знал, что есть страны, например, Испания, где в год не расходится и десяти рулонов обоев. Ревельон представлял собой своего рода художника, водившего знакомство с людьми искусства, и он, оставаясь законченным буржуа, как мог занимался цветом, его оттенками, красками и зрительными эффектами. Сантер был человек, способный собрать в своих амбарах запас зерна, которого хватило бы прокормить город. У первого во время бунта люди могли умереть с голоду: ведь обои есть не станешь, а краски, с помощью которых их делают, в сущности, так или иначе травят людей. Второй во время голода располагал деньгами всего королевства — запасом ячменя и хмеля. Один имел превосходно налаженные мельницы, приводимые в действие водой или ветром, и движимые лошадьми машины, которые управлялись одним человеком. Влияние другого основывалось на труде трехсот всегда грозных рабочих; к тому же, когда пиво сварено, необходима масса людей, чтобы его распродать оптом или в розницу. Врагами Ревельона были все рабочие, чей талант и труд он присваивал. Друзьями Сантера были все пересохшие глотки, чью жажду каждый год утоляло его хмельное ячменное пиво. Ревельон обращался к бедным мелким буржуа, покупавшим бумажные обои, ведь в ту эпоху стены в особняках знати и богатых домах обивали тканями. Сантер имел дело с народом, который в жару хочет пить. Все эти различия, обратите внимание, не касаются личных качеств этих людей. Ретиф очень уважал Ревельона, но больше почтения изъявлял Сантеру, хотя в то же время немного побаивался его. Ревельон был маленький, худой; глаза у него глубоко сидели в орбитах под седеющими бровями; деньги он считал с пером в руке, по три или четыре раза перепроверяя свои подсчеты. Сантер был статен, как слуга в охотничьей ливрее, что ездит на запятках кареты знатного вельможи, силен как геркулес и кроток как ребенок; он разговаривал очень громко, но в его криках неизменно ощущалась какая-то насмешливость; у него было открытое лицо и щедрые руки, широкие карманы, откуда деньги утекали столь же легко, как и притекали туда; глаза у него были навыкате, цвет лица свежий; красивые большие бакенбарды он дополнил позднее пышными усами; деньги он считал в уме и никогда не перепроверял своих подсчетов. В общем, Сантер был порядочный человек, никоим образом не стремившийся к кровопролитию, что признают даже роялисты; 10 августа он находился в Тюильри, но скорее защищал семью короля, нежели угрожал ей; 2 и 3 сентября Сантера в Париже не было и он не мог участвовать в резне заключенных в тюрьмах. Поэтому против него остается лишь одно обвинение: пресловутая барабанная дробь 21 января; правда, нет уверенности, что именно он отдал приказ бить в барабаны, но многие утверждают, будто ответственность за это Сантер взял на себя, подобно тому как Дантон взял на себя ответственность за сентябрьские дни, хотя и не принимал в них активного участия. Ретиф не мог предвидеть, кем позднее станет Сантер, но, тем не менее, долго говорил о нем с дочерью, радуясь, что может вставить его живой портрет в свою книгу «Современницы», изменив имя пивовара с помощью замысловатой анаграммы. Вернувшись домой, Ретиф сразу послал записку кюре, чтобы сообщить об успехе своей миссии. Почтенный священник явился немедленно; он застал отца и дочь, сидящими за той простой едой, что вызывает аппетит у всех здоровых желудков. Инженю не без содействия Ретифа приготовила бланшированную капусту, которую колбасник с улицы Бернардинцев щедро нафаршировал сосисками, тонкими ломтиками шпика и вкусными хрустящими шкварками свежепосоленной свинины. Полпинты вина в бутылке, вода в расписанном цветами фаянсовом кувшине, суп из капусты с солониной, половина восьмифунтового каравая белого ноздреватого хлеба с золотистой поджаристой корочкой, фрукты, бережно уложенные на виноградных листьях в ивовой корзиночке, — таков был обед, заурядность которого не лишена была изысканного вкуса. Они уже налили себе супа в фаянсовые тарелки, расписанные такими же цветами, что и кувшин, когда на лестнице послышались шаги, затем отворилась дверь и появился кюре Боном. Он вошел с веселым, приветливым выражением на добром лице и поздоровался с Инженю, сразу предложившей гостю свой стул. Но кюре уже пожимал руку Ретифа. — Господин кюре, — слегка смутившись, начал Ре-тиф, — суп честного человека в рекомендациях не нуждается; мы приступаем к обеду, к тому же сегодня не пятница. — Благодарю, — ответил кюре, — благодарю вас, мой дорогой господин Ретиф. — Пообедайте с нами, господин кюре, — нежным голоском попросила Инженю. — О милая моя мадемуазель, поверьте, я никогда не заставляю себя упрашивать, — сказал кюре. — Я прекрасно понимаю, что обед не Бог весть какой, — с улыбкой продолжал Ретиф. — Вовсе нет, что вы! — воскликнул кюре, принюхиваясь к воздуху, насыщенному ароматом супа. — Наоборот, суп дивно пахнет, и мне придется прислать к вам мадемуазель Жаклин, чтобы она разузнала у вас, как его готовить. — Ну что же, господин кюре… — И, кстати, я уже отобедал, — добавил Боном. — О господин кюре, не лгите, — с улыбкой возразила Инженю. — Прошлый раз мой отец приходил к вам в половине первого, но вы еще не садились за стол! Тогда вы сказали ему, что обедаете после часа, а сейчас на часах семинарии пробило полдень. — Хорошо, я лгать не буду, прекрасная мадемуазель, — улыбнулся в ответ кюре, — поскольку вы так мило упрекаете меня. — Что вы! — Я действительно еще не обедал. — Быстро прибор! — воскликнул Ретиф. — Нет, нет… — Но… — Нет, еще раз благодарю вас, господин Ретиф, но обедать с вами, по крайней мере сегодня, я не буду… — По какой причине? И Ретиф сделал шаг в сторону кюре, тогда как Инженю отошла назад. — Дело в том… — замялся Боном. — Ладно, договаривайте, — попросил Ретиф. — Дело в том, что я пришел не один. — А-а! — откликнулся Ретиф. — Вот в чем дело! — воскликнула Инженю, нахмурив брови. — Так кто же с вами? — поинтересовался Ретиф. — Видите ли, он там… — Где? — Я оставил его на лестнице… — Тогда пусть войдет! — сказал Ретиф. — Я оставил там благодарного человека, господин Ретиф. — Вот как! — заметил романист. Ретиф все понял. Инженю тоже, ибо она промолчала. |