Книга Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ], страница 29 – Александр Дюма

— О, — вскричала я, — если все кончится хорошо, я буду вам так благодарна!

— То, что вы мне сейчас сказали, это правда? — спросил адмирал, пристально глядя на меня глазами, полными если не любви, так, по меньшей мере, желания.

Я покраснела и молча опустила голову.

Мне показалось тогда, будто он обменялся взглядами с Эми, впрочем, в ее взгляде, как и в моем, может быть, не было ничего, кроме мольбы.

— Что ж, — снова заговорил он, — я дам вам доказательство моей доброй воли. Я сегодня же отправлюсь в Лондон и там предприму необходимые меры.

— О, как вы добры! — воскликнула я.

— А когда и где мы сможем получить ответ? — спросила Эми.

— Нет ничего проще, — сказал адмирал. — Подождите его.

— Здесь? — пробормотала я растерянно, вспомнив о свидании, назначенном на этот вечер.

— Нет, в Лондоне, в моем доме на Пикадилли.

Я с сомнением покосилась на Эми.

— Спросите у Эммы, — сказала она, — что касается меня, то я к услугам вашей милости.

— Я готова ждать, где вам угодно, милорд, — пробормотала я, надеясь, что нашла удачный ответ. — Только…

— Только? — повторил адмирал.

— Мне необходимо быть дома в десять вечера.

— Вы вольны удалиться, когда вам будет угодно. Но, поскольку ответ может заставить себя ждать и мне из-за этого, возможно, придется задержаться допоздна, давайте выпьем по чашке чая с пирогом. После этого я верну вам свободу и попрошу вас возвратить мне мою, чего, разумеется, не стал бы делать, если бы надобность оказать вам услугу не принуждала меня вас покинуть.

Он позвонил в китайский колокольчик, отозвавшийся протяжным трепетным звоном.

Вошел слуга.

— Чаю! — распорядился адмирал.

Конечно, все приказания были даны заблаговременно, ибо лакей почти тотчас возвратился с подносом, полным пирожных, печений и прочих сладостей. Все это он поставил на стол.

— Ну, моя прекрасная просительница, окажите нам любезность: подайте чай, — сказал мне адмирал.

Я повиновалась, конфузясь и краснея, одной рукой протянула ему чашку чая, другой подала сахар, да при этом еще присела перед ним в малом реверансе, которому научилась в пансионе.

— В самом деле, — сказал мне сэр Джон, — все, что я о вас слышал, чистая правда: вы обворожительны!

Я с упреком посмотрела на Эми. Фраза, вырвавшаяся у адмирала, доказывала, что он не только предвидел мой визит, как мне раньше показалось, а просто ждал его.

— А, вы сердитесь на нее, зачем она мне проговорилась, что ее подруга — самое очаровательное создание на свете? И на меня вы сердиты за то, что мне захотелось увидеть вас? Но ведь с вашей стороны было бы очень жестоко отказаться прийти сюда. Тем самым вы бы обрекли вашего друга Дика на участь матроса, что, по-видимому, не является его призванием, а меня бы лишили возможности осуществить мое призвание, став вашим покорным слугой.

Я не знала, что мне ответить на эти речи, в которых было так много изящной учтивости, но явно маловато почтительности. Он протянул мне свою чашку, чтобы я добавила туда несколько капель сливок. При этом он заметил, что моя рука дрожит.

— Каково! — пробормотал он. — «Если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотою» [10] .

Я с удивлением посмотрела на него.

— Вы не видели на сцене «Гамлета»? — спросил он.

— Нет.

— То, что я вам сейчас сказал, Гамлет говорит Офелии, поражаясь тому, как столько грации, красоты и добродетели может сочетаться в одной женщине.

Я покачала головой.

— Но, поскольку Офелия сомневается в любви принца Датского, — продолжал сэр Джон, — он говорит ей:

Не верь дневному свету,

Не верь звезде ночей,

Не верь, что правда где-то,

Но верь любви моей. [11]

При этом сэр Джон сжимал мои руки в своих, а голосу придал выражение глубочайшей проникновенности:

Любовь бесхитростна; я не унижу чувство,

Горящее в груди, уловками искусства.

В смиренной простоте всем сердцем вас молю

Не отвергать меня, ведь я вас так люблю!

О, знайте, Гамлет — ваш, примите ж без сомненья

И жизнь его, и страсть, и душу во владенье!

— И что же Офелия ответила на эти слова?

Сэр Джон поднялся.

— Гамлет, — сказал он, — не дал ей времени для ответа: он удалился, доверив сердцу той, которую он любит, говорить за него даже в его отсутствие.

— Вы нас покидаете? — спросила я.

— После трех часов я уже не застал бы лордов в Адмиралтействе, а я желаю доказать вам хотя бы, что умею держать слово, и сегодня же принести ответ, которого вы ждете, а уж будет ли он благоприятен, зависит не от меня.

— А что делать нам? — осведомилась Эми.

— Вы будете так любезны, что подождете меня на Пикадилли. Вас проводит туда мой лакей.

— Не могли бы вы, пока все не разрешится, отпустить бедняжку Дика хоть на сутки?

— Идет, — со смехом откликнулся сэр Джон, — но при одном условии. Пусть мисс Эмма поручится, что этот хитрец не вздумает дезертировать. А если это все же случится, придется мисс Эмме телом и душой отвечать за него.

— Эмма, ты согласна? — воскликнула моя подруга.

Я протянула руку сэру Джону:

— Даю вам слово, милорд.

— Теперь, — вздохнул адмирал, — я хотел бы лишь одного: чтобы мошенник удрал на край света! Что ж, пойдемте, если вам угодно, чтобы я доставил вас на берег.

— Мы поднялись на борт этого судна лишь для того, чтобы посетить милорда, — отвечала я. — И если милорд его покидает, нам больше нечего здесь делать.

Сэр Джон вторично позвонил в колокольчик, и появился тот же слуга.

— Шлюпку! — приказал адмирал.

— Она готова, милорд.

— Вы сойдете на берег вместе с нами и проводите этих дам на Пикадилли. Ужин должен быть приготовлен к семи часам.

Я хотела было возразить против этого ужина в семь, но сэр Джон, не дав мне времени что-либо сказать, предложил мне руку и повел к трапу.

Все офицеры корабля между тем выстроились, образовав два ряда от дверей каюты до трапа.

Я не только потупила взор, но и опустила голову под их взглядами: они были до того тяжелы, что я даже ссутулилась под их бременем.