Книга Капитан Памфил, страница 31 – Александр Дюма

У Двойной Глотки задрожали колени и застучали зубы.

— Кому говорю? — продолжал капитан, протягивая стакан. — Ну, что, решимся, наконец?

Двойная Глотка приблизился с таким нежеланием, как будто шел на виселицу, и попытался исполнить приказание, но от страха половину вина налил в стакан, половину расплескал. Капитан сделал вид, что не замечает его неловкости и поднес стакан к губам. Затем, попробовав содержимое, щелкнул языком.

— Черт возьми! — сказал он. — Кажется, ты знаешь в этом толк. Скажите-ка мне, где вы взяли это вино, господин виночерпий?

— Но… — отвечал крайне испуганный Двойная Глотка, — в третьей бочке слева.

— А! Бордо-лаффит. Ты любишь бордо-лаффит?.. Я спрашиваю, любишь ли ты бордо-лаффит? Ответь же, наконец!

— Конечно, — ответил Двойная Глотка. — Конечно, капитан… Только…

— Только оно не переносит воды, не так ли? Что ж, пей его неразбавленным, сынок.

Он взял флягу из рук Двойной Глотки, налил второй стакан вина и протянул его юнге. Двойная Глотка взял стакан, еще мгновение поколебался, затем, приняв отчаянное решение, произнес:

— За ваше здоровье, капитан!

И он выпил полный стакан, не сводя глаз с того, кто налил его; действие бодрящего средства было мгновенным: Двойная Глотка немного успокоился.

— Ну вот, — сказал капитан, от внимания которого не ускользнуло улучшение, происшедшее в физическом и моральном состоянии Двойной Глотки. — Теперь, когда мне известна твоя склонность к треске под соусом метрдотель и предпочтение, отдаваемое бордо-лаффиту, поговорим немного о наших делишках. Что произошло с тех пор, как я покинул судно?

— Да вот, капитан, они назначили Поликара на ваше место.

— Смотри-ка!

— Потом они решили плыть в Филадельфию, вместо того чтобы вернуться прямо в Марсель, и продать там половину груза.

— Я об этом догадывался.

— Так что они его продали и вот уже три дня проедают все, что не могут пропить, и пропивают все, что не могут проесть.

— Да, да, — подтвердил капитан, — я видел их за работой.

— Это все, капитан.

— Черт возьми! Мне кажется, этого вполне достаточно. И когда они должны отплыть?

— Завтра.

— Завтра? Ух ты, вовремя же я вернулся! Послушай, Двойная Глотка, друг мой, ты любишь добрую похлебку?

— Да, капитан.

— Вкусное мясо?

— Тоже.

— Хорошую птицу?

— По-прежнему.

— А добрый бордо-лаффит?

— До смерти!

— Так вот, Двойная Глотка, друг мой, я назначаю тебя старшим коком «Роксоланы» с твердым жалованьем сто экю в год и двадцатой частью добычи.

— Правда? — переспросил Двойная Глотка. — Ей-Богу, в самом деле?

— Честное слово.

— Договорились, я согласен; и что я должен за это сделать?

— Ты должен молчать.

— Это легко.

— Никому не говорить, что я не умер.

— Хорошо!

— И, в случае если они завтра не выйдут в море, принести мне туда, где я спрячусь, немного этой славной трески и этого превосходного лаффита.

— Чудесно! А где вы спрячетесь, капитан?

— В констапельской, чтобы я мог всех вас взорвать, если дела пойдут не по-моему.

— Хорошо, капитан, постараюсь не слишком вызывать ваше недовольство.

— Значит, решено?

— Да, капитан.

— И ты станешь приносить мне два раза в день бордо и треску?

— Да, капитан.

— Тогда до свидания.

— До свидания, капитан! Доброй ночи, капитан! Спите спокойно, капитан!

Эти пожелания были излишними: наш достойный моряк, несмотря на свою выносливость, с ног валился от усталости, так что он едва успел войти в констапельскую и закрыть дверь изнутри, едва успел устроить себе нечто вроде постели между двумя бочками и подкатить под голову бочонок вместо подушки, как заснул глубоким сном, словно и не был вынужден на короткое время покинуть свое судно при известных нам обстоятельствах; капитан проспал двенадцать часов крепким и беспробудным сном.

Проснувшись, он по движению «Роксоланы» почувствовал, что она идет; действительно, пока он спал, судно снялось с якоря и спускалось к морю, не подозревая об увеличении команды на борту. Среди шума и беспорядка, какие всегда сопровождают отплытие, капитан расслышал, как кто-то скребется в дверь его тайного убежища: это Двойная Глотка принес ему его рацион.

— Ну, что ж, сынок, — сказал капитан, — стало быть, мы отправились в путь?

— Как видите, двигаемся.

— И куда мы идем?

— В Нант.

— И где мы находимся?

— На высоте острова Риди.

— Хорошо! Они все на борту?

— Да, все.

— Больше никого не завербовали?

— Только медведя.

— Хорошо! Когда выйдем в море?

— Сегодня вечером: нам помогают бриз и течение, а у Бомбей-Хука нас подхватит отлив.

— Хорошо! Который теперь час?

— Десять.

— Я очень доволен твоей сообразительностью и аккуратностью и увеличиваю твое жалованье на сто ливров.

— Спасибо, капитан.

— Теперь убирайся поживее, а в шесть часов принеси мне обед.

Двойная Глотка знáком показал, что он точно все исполнит, и ушел очарованный поведением капитана. Через десять минут, едва покончив с завтраком, капитан услышал вопли Двойной Глотки и по их регулярности тотчас догадался, что они вызваны ударами линька. Капитан насчитал двадцать пять ударов, испытав при этом легкое беспокойство, поскольку предчувствовал, что наказание, которому подвергнут его поставщик, как-то связано с ним самим. Однако крики прекратились, ничто не указывало на какие-либо происшествия на борту; «Роксолана» продолжала идти прежним ходом, и его беспокойство вскоре улеглось. Часом позже бортовая качка показала ему, что судно должно быть на траверзе Бомбей-Хука: течение сменилось отливом. Так прошел весь день. Около семи часов вечера в дверь констапельской снова поскреблись, капитан Памфил открыл, и снова к нему вошел Двойная Глотка.

— Ну, что нового на борту, сынок? — спросил капитан.

— Ничего, капитан.

— Мне кажется, я слышал, как ты распевал знакомый мне мотив.

— А, сегодня утром?

— Ну да.

— Они мне дали двадцать пять ударов линьком.

— А за что? Расскажи мне об этом.

— За что? Потому что они видели, как я входил в констапельскую, и спросили, что мне там было нужно.