Онлайн книга «Консьянс блаженный»
|
Было нас десять подруг на лугу; Замуж пора всем. Ручаться могу: Была там Дина, Была там Лина, Была Сюзетта, была Мартина, Ах-ах! Катеринетта и Катрин. Была там юная Лизон, Была графиня Монбазон, Была Мадлен, Была Дю Мен. Сын короля проезжал в добрый час, Всех до одной поприветствовал нас: Поклон Дине, Поклон Лине, Поклон Сюзетте, поклон Мартине, Ах-ах! Катеринетте и Катрин. Поклон молоденькой Лизон, Поклон графине Монбазон, Поклон Мадлен И поцелуй Дю Мен. Нас поприветствовал всех до одной, Всем по колечку дал принц молодой: Колечко Дине, Колечко Лине, Колечко Сюзетте, колечко Мартине, Ах-ах! Катеринетте и Катрин. Кольцо молоденькой Лизон, Кольцо графине Монбазон, Кольцо Мадлен, Брильянт Дю Мен. Всем по колечку нам принц подарил, Всех нас отужинать он пригласил: Яблоко Дине, Яблоко Лине, Яблоко Сюзетте, яблоко Мартине, Ах-ах! Катеринетте и Катрин. Яблоко юной Лизон, Яблоко Монбазон, Яблоко Мадлен И апельсин Дю Мен. Всех нас отужинать принц пригласил, А после ужина спать уложил: В солому Дину, В солому Лину, В солому Сюзетту, в солому Мартину, Ах-ах! Катеринетту и Катерину. В солому юную Лизон, В солому Монбазон, В солому Мадлен, На ложе мягкое Дю Мен. Всех до одной нас он спать уложил, С зарей по домам разойтись предложил: Прощай же, Дина, Прощай же, Лина, Прощай, Сюзетта, прощай, Мартина, Ах-ах! Катеринетта и Катрин. Прощай же, юная Лизон, Прощай, графиня Монбазон, Прощай, Мадлен! Останься здесь, Дю Мен! Хоровод Катрин имел большой успех у парней и девушек, чего нельзя сказать о Бернаре: словно протестуя против фривольности последних двух куплетов, он поднял морду, обеспокоенно посмотрел на дверь и протяжно завыл. Нечего и говорить, протест такого рода отнюдь не нашел поддержки у развеселившейся компании, которая велела Бернару помолчать, и кто-то уже требовал вторую песню. Бумажки с именами присутствующих снова бросили Консьянсу в шляпу, и юноша, по-видимому встревоженный больше остальных воем Бернара, запустил туда руку. На этот раз он извлек бумажку с именем Бастьена. Чем-чем, но просьбой исполнить песню смутить Бастьена было невозможно: в запасе у него имелся целый репертуар, но репертуар особого сорта, и потому даже девушки, вовсе не слывшие недотрогами, обеспокоенно ждали, какую же песню собирается спеть гусар. — Ха-ха! — откликнулся тот, покручивая ус, — значит, это мне выпал жребий спеть вам песенку. — Да, да! — подтвердили девушки, — но только хорошую, не правда ли? — Конечно же, хорошую, — согласился Бастьен, — я ведь никаких других и не знаю. Среди присутствующих прошел шепот недоверия. Бастьен, чтобы успокоить публику, без промедления громким голосом затянул такую песню: В боевом строю гусары, Рен-тен-тен! В боевом строю гусары, Рен-тен-тен! В сапоге одна нога, а другая — без; Где тебя, гусар-бедняк, так мытарил бес? Рен-тен-тен! И тут настроения протеста, наметившиеся при первых же словах, вырвались наружу. — Ах, господин Бастьен, — попросили девушки, держа друг друга за руки, — пожалуйста, какую-нибудь другую, другую! — Как другую?! — Да, да, другую, сделайте милость. — А почему другую? — полюбопытствовал гусар. — Да потому, что эту мы знаем, — объяснили парни, — ты нам пел ее уже больше десяти раз. Бастьен, сдвинув брови, повернулся к молодым людям: — Допустим, я ее пел уже десять раз, а если мне хочется спеть ее и в одиннадцатый? — Дело твое, Бастьен, но и мы вольны уйти, чтобы ее не слышать. И два или три парня сделали шаг к двери. Бернар, похоже, был на стороне протестующих, так как снова поднял морду и стал выть еще дольше и мрачнее, нежели в первый раз. Души всех присутствующих словно содрогнулись. — Господи Боже, — вскричала Мариетта, — уж не умирает ли кто-нибудь неподалеку? — Не заставишь ли ты помолчать свою собаку? — воскликнул Бастьен, обратившись к Консьянсу. — Я могу приказать Бернару: «Держи Бастьена!», когда Бастьен тонет, — ответил Консьянс, — но не могу сказать: «Бернар, замолчи!», когда Бернар хочет говорить. — Ах, вот как, ты не можешь заставить его замолчать, — процедил сквозь зубы Бастьен, — я сам за это возьмусь, если ему вздумается завыть еще раз. — Бастьен, — сказал Консьянс самым убедительным тоном, — советую вам: никогда не трогайте Бернара. — И почему же это? — поинтересовался Бастьен. — Потому что Бернар сердится на вас. — Бернар на меня сердится? Ха-ха, с чего бы это? Консьянс поднял на Бастьена свои большие прозрачно-голубые глаза. — А с того, что вы, Бастьен, меня не любите, а Бернар, который любит меня, не любит тех, кто меня ненавидит. Все, даже Бастьен, онемели, услышав этот меланхолический ответ. — Что за ерунда, — пробормотал гусар, — напротив, я тебя не ненавижу. И он протянул Консьянсу руку. Консьянс, улыбнувшись, подал ему свою. Бернар поднял морду, высунул язык и облизал соединившиеся руки Консьянса и Бастьена. — Ты прекрасно видишь, что он меня не ненавидит, — продолжал Бастьен, по-прежнему произнося на свой лад слово «ненавидеть». — Потому что ты в глубине души добрый, — заявил Консьянс, — и потому что порой ты признаешься самому себе, что то нехорошее чувство, какое ты испытываешь ко мне, несправедливо. Суждение, высказанное юношей, столь точно выражало все происходившее в душе Бастьена, что гусар не сумел найти в ответ ни единого слова и сменил тему разговора. |