Онлайн книга «Капитан Ришар»
|
— Вами движет религиозный фанатизм? — Нет, это национальный патриотизм. — У вас есть сообщники? — Даже мой отец не знает о моем замысле. — Вы меня уже видели? — Три раза прежде, этот уже четвертый: первый раз в Абенсберге, второй — в Регенсбурге, третий — во дворе Шёнбрунского дворца. — Вы франкмасон? — Нет. — Иллюминат? — Нет. — Вы принадлежите к какому-нибудь тайному немецкому обществу? — Я вам сказал, что у меня нет сообщников. — Вы знаете майора Шилля? — Нет. — Вы знаете Брута? — Которого? Их два. — Да, — сказал Наполеон с выразительной улыбкой, — один убил своего отца, а другой — своих сыновей… Вы знали о заговорах Моро и Пишегрю? — Я знаю только то, о чем писали газеты. — Что вы думаете об этих людях? — Они действовали только для себя и боялись смерти. — У вас нашли портрет женщины. — Я попросил, чтобы мне его оставили, и мою просьбу удовлетворили. — Кто эта женщина? — Какое это имеет значение? — Я хочу знать, кто она. — Это девушка, на которой я должен был жениться. — Вы любите! У вас есть отец, невеста, а вы стали убийцей? — Я уступил голосу, говорившему: «Покарай!» — Но, покарав, вы надеялись избежать наказания. — У меня не было даже такого желания. — Откуда это отвращение к жизни? — Судьба сделала мою жизнь невыносимой. — Если бы я вас простил, как бы вы распорядились вашей свободой? — Так как я убежден, что вы хотите гибели Германии, я подождал бы, когда представится другой случай, выбрал бы лучшее время и, возможно, в тот раз мне повезло бы больше! Император пожал плечами. — Ну что же, Корвизар, — сказал он, — остальное касается вас, обследуйте его, скажите, что вы о нем думаете. Корвизар пощупал у молодого человека пульс, приложил ухо к его груди, погрузил свой взгляд в его глаза. — Это фанатик из рода кассиев и жаков клеманов, — сказал он. — Но не сумасшедший? — спросил Наполеон. — Никакого сумасшествия. — Он не возбужден? — На четыре пульсации больше, чем в обычном состоянии. — И что, он спокоен? — Абсолютно спокоен… Император подошел к молодому человеку и, устремив на него пронзительный взгляд, спросил: — Послушай, ты хочешь жить? — Зачем? — Чтобы быть счастливым. — Я уже не могу им быть. — Обещай мне вернуться к своему отцу, к невесте, жить спокойно, не причинять никому вреда, и я тебя помилую. Молодой человек посмотрел на Наполеона удивленным взглядом и потом, после некоторой паузы, сказал: — Это было бы напрасное обещание. — Как это? — Я его не сдержу. — Ты знаешь, что тебя будет судить военный суд и, следовательно, через три для все будет кончено? — Я готов умереть. — Послушай, я завтра уезжаю: ты будешь осужден и расстрелян в мое отсутствие… — Я буду расстрелян? — спросил Штапс с какой-то радостью. — Да… если, конечно, как я тебе сказал, ты мне не дашь слово. — То было обещанием, данным Богу, — сказал молодой человек, покачав головой. — Но, возможно, в минуту расставания с жизнью ты пожалеешь о нем? — Не думаю. — Однако это возможно. — Несомненно, человек слаб! — Ну что ж, а если бы ты был не слабым, а раскаивающимся… — Что я должен был бы сделать? — Ты бы дал обещание, о котором я тебя прошу. — Кому? — Богу. — А потом? — А потом ты показал бы эту записку председателю суда. И Наполеон, написав несколько слов на листке бумаги, сложил его и отдал Штапсу, тот его взял и, не читая, положил в карман жилета. — В последний раз, Корвизар, — спросил Наполеон, — вы абсолютно уверены, что этот человек не сумасшедший? — Нет, сир, он не сумасшедший. — Рапп! Рапп вошел. — Отведите обвиняемого в тюрьму, — сказал император. — Пусть созовут военный суд, и он займется его преступлением. И, повернувшись к Корвизару, словно он забыл о том, что сейчас произошло, обратился к нему: — Доктор, скажите мне вот что… — Что, сир? — Сорокалетний мужчина может иметь детей? — Почему бы и нет? — ответил Корвизар. — А пятидесятилетний? — Еще может. — А шестидесятилетний? — Иногда да. — А семидесятилетний? — Тоже. Император улыбнулся. — Мне нужен ребенок! Мне нужен сын! — сказал Наполеон. — Если бы этот сумасшедший убил меня, кому был отошел трон Франции? Потом, уронив голову на грудь, он прошептал: — Есть одно обстоятельство, ужасающее меня. Дело в том, что теперь вызывает ненависть уже не французская революция, а я сам, и эта ненависть преследует меня как виновника мирового зла, как возбудителя этой ужасной и бесконечной смуты, потрясающей мир; однако, Бог мне свидетель, я не хочу войны! Что же у них есть такое, чего нет у меня, у всех этих королей, которые находят фанатиков, обожающих их, и убийц, защищающих их? Что же они имеют сверх того, что имею я? — добавил он. — Они родились на троне… Ах, если бы только я был своим внуком! И, упав в кресло, он какое-то время оставался в задумчивости, подперев лоб рукой. Что происходило за эти несколько минут в этом всеобъемлющем мозгу и какой поток мыслей обуревал этот несокрушимый, как утес, ум? Тут таился один из тех секретов, который был известен только ему и Богу. Наконец он медленно притянул к себе лист бумаги, взял перо, обмакнул его в чернила, повертел его несколько раз между пальцев и написал: «Министру полиции. Шёнбрунн, 12 октября 1809 года. Молодой человек семнадцати лет [8] , сын лютеранского пастора из Эрфурта, попытался во время парада приблизиться ко мне; он был арестован офицерами, так как был встревожен и это вызвало подозрение. Его обыскали, и у него нашли кинжал. |