Книга Оно, страница 167 – Стивен Кинг

Остальные улыбнулись. Все, кроме Майка, — тот лишь кивнул.

— Можно сказать и так. Руководствоваться интуицией — все равно что подобрать ритм и танцевать под него. Взрослым пользоваться интуицией трудно, и это главная причина, убеждающая меня, что именно так мы и должны поступить. В конце концов, дети в своем поведении на восемьдесят процентов основываются на интуиции, во всяком случае, где-то до четырнадцати лет.

— Ты говоришь о том, чтобы вновь врубиться в ситуацию, — уточнил Эдди.

— Пожалуй. Моя идея в этом. Если у вас нет какого-то особого места, просто доверьтесь ногам и посмотрите, куда они вас приведут. Потом мы встретимся вечером в библиотеке и поговорим о том, что случилось.

— Если что-то случится, — пожал плечами Бен.

— Я думаю, что случится.

— Что именно? — спросил Билл.

Майк покачал головой:

— Понятия не имею. Но думаю, если что и случится, то неприятное. Думаю, вполне возможно, что один из нас не появится вечером в библиотеке. Нет причин так думать… если не считать интуиции.

Ответом стала долгая пауза.

— Почему поодиночке? — наконец спросила Беверли. — Если мы должны сделать это вместе, почему ты хочешь, чтобы мы ушли отсюда по одному, Майк? Особенно, если риск, судя по твоим предположениям, так велик?

— Думаю, я могу ответить на этот вопрос, — подал голос Билл.

— Говори, Билл, — кивнул Майк.

— Каждый из нас столкнулся с этим сам по себе. — Билл смотрел на Беверли. — Я не помню все — пока не помню, но помню многое. Фотографию в комнате Джорджи, которая пришла в движение. Мумию Бена. Прокаженного, которого Эдди увидел под крыльцом на Нейболт-стрит. Майк обнаружил кровь на траве около Канала в Бэсси-парк. И птица… была какая-то птица, верно, Майк?

Майк мрачно кивнул.

— Большая птица.

— Но не такая дружелюбная, как с улицы Сезам?

Ричи нервно хохотнул.

— Ответ Дерри на «Джеймс Браун [212] выдает классный прикол»! Дети мои, мы благословлены или мы прокляты?

— Бип-бип, Ричи, — осадил его Майк, и Ричи затих.

— Для тебя это был голос из канализационной трубы и кровь, выплеснувшаяся из сливного отверстия, — повернулся Билл к Беверли. — А для Ричи… — Он замолчал в недоумении.

— Вероятно, я — исключение, подтверждающее правило, Большой Билл, — заполнил паузу Ричи. — В то лето я столкнулся с чем-то странным, странным по-крупному, в комнате Джорджа, вместе с тобой. Мы тогда пришли в твой дом и заглянули в его альбом с фотографиями. И фотография Центральной улицы у Канала вдруг ожила. Ты помнишь?

— Да, — кивнул Билл. — Но ты уверен, что раньше ничего не было, Ричи? Совсем ничего?

— Я… — Что-то мелькнуло в глазах Ричи. Он продолжил медленно. — Как-то раз Генри и его дружки погнались за мной… незадолго до окончания учебного года, и я оторвался от них в отделе игрушек Универмага Фриза. Я пошел к Городскому центру, посидел на лавочке в парке и подумал, что увидел… но возможно, мне это только померещилось.

— Что именно? — спросила Беверли.

— Ничего, — ответил Ричи почти что грубо. — Померещилось. Действительно. — Он посмотрел на Майка. — Я не возражаю против прогулки. Позволит убить время. Свидание с родными местами.

— Так мы договорились? — спросил Билл.

Все кивнули.

— А потом встретимся в библиотеке в… в котором часу, Майк?

— В семь вечера. Нажмите на кнопку звонка, если опоздаете. До начала летних каникул по будням библиотека закрывается в семь часов.

— В семь так в семь. — Билл вновь обвел всех взглядом. — И будьте осторожны. Постоянно помните: никто из нас на самом деле не знает, что мы де-е-елаем. Считайте, что это разведка. Если что-то увидите, в бой не вступайте. Бегите.

— «Я влюбленный — не задира», — прокомментировал Ричи мечтательным Голосом Майкла Джексона.

— Что ж, если уж мы собираемся это сделать, то пора начинать. — Легкая улыбка приподняла левый уголок рта Бена. Скорее горькая, чем веселая. — Хотя будь я проклят, если скажу в эту самую минуту, куда собираюсь пойти, раз уж Пустошь под запретом. Там мне было лучше всего… там — и с вами. — Взгляд его переместился к Беверли, задержался на мгновение и сдвинулся. — Я не могу назвать другого места, которое так много значит для меня. Вероятно, я просто поброжу пару часов, посмотрю на здания и промочу ноги.

— Ты найдешь, куда пойти, Стог, — возразил Ричи. — Посети магазины, где ты покупал еду, и подзаправься.

Бен рассмеялся:

— В одиннадцать лет я мог съесть гораздо больше, а сейчас так наелся, что вы можете выкатить меня отсюда.

— Что ж, я готов, — сказал Эдди.

— Секундочку! — воскликнула Беверли, когда они начали отодвигать стулья от стола. — Печенье счастья. Не забудьте про него.

— Да, — кивнул Ричи, — я могу представить себе, что найду в моем. «СКОРО ТЕБЯ СЪЕСТ БОЛЬШОЙ МОНСТР. ХОРОШЕГО ТЕБЕ ДНЯ».

Они рассмеялись, и Майк передал вазочку с печеньем счастья Ричи, тот взял одно и пустил вазочку по кругу. Билл заметил, что никто не разломал печенье, взяв его из вазочки; они сидели, держа маленькие, в форме шляпы, печенюшки в руках или положив на стол перед собой, и когда Беверли, все еще улыбаясь, подняла с тарелки свое печенье, Билл почувствовал, что из груди рванулся крик: «Нет! Нет, не делай этого, не надо, положи обратно, не ломай!»

Но он опоздал. Беверли разломила печенье, за ней — Бен, Эдди отковыривал кусочек вилкой, и буквально за миг до того, как улыбка Беверли сменилась гримасой ужаса, Билл успел подумать: «Мы знали, каким-то образом мы знали. Потому что никто не надкусил печенье счастья. Так делается всегда, но никто из нас этого не сделал. Как-то, какая-то наша часть по-прежнему помнит… все».

И обнаружил, что это подспудное знание ужасало больше всего; куда более красноречиво, чем Майк, это объясняло, сколь глубокую отметину оставило Оно на каждом из них… и отметина эта никуда не делась и поныне.

Кровь выплеснулась из печенья счастья Беверли, как из взрезанной артерии. Потекла по руке, потом на белую скатерть на столе, образовала на ней ярко-красное пятно, которое тут же выбросило в разные стороны жадные розовые отростки.

Эдди Каспбрэк издал сдавленный крик и так резко отодвинулся от стола, что едва не перевернулся вместе со стулом. Огромное насекомое, с хитиновым желтовато-коричневым уродливым панцирем, вылезало из его печенья счастья, как из кокона. Обсидиановые глаза слепо смотрели перед собой. Когда насекомое выбралось на тарелочку для хлеба, крошки дождем посыпались с его спины. Шум этот Билл ясно расслышал, и потом услышал еще раз, в своих снах, когда прилег вздремнуть во второй половине этого дня. Полностью освободившись, насекомое с сухим скрежетом потерло тонкие задние лапки, и Билл понял, что перед ними жуткий сверчок-мутант. Он доковылял до края тарелки и свалился с нее, упал на спину.