Книга Беглецы, страница 94 – Нил Шустерман

Выйдя в сад, Адмирал с женой чувствуют, что их сын здесь. Его голос складывается из сотен голосов гостей, собравшихся на праздник. Они болтают и разговаривают. Среди них есть мужчины и женщины разных возрастов, мальчики и девочки.

К одежде каждого прикреплен бейджик, но на нем нет имени и фамилии. Сегодня персональная информация не имеет значения. «ПРАВАЯ РУКА» — гласит бейджик на лацкане пиджака одного молодого человека. Ему едва ли больше двадцати пяти.

— Вы позволите? — спрашивает Адмирал. Молодой человек протягивает ему руку. Адмирал внимательно осматривает ее и находит шрам между большим и указательным пальцами.

— Я брал Харлана с собой на рыбалку, когда ему было девять, — сообщает он. — Он заработал этот шрам, пытаясь выпотрошить форель.

Неожиданно позади них раздается чей-то голос. Это тоже мужчина, немногим старше первого.

— Я помню! — говорит он.

Адмирал улыбается. Очевидно, воспоминания, так же как и части, распределены между разными людьми, но сейчас они все здесь — все до одного.

Мальчика, упорно желающего называться Гундосом, он находит в углу сада. Он проводит время в одиночестве. В последнее время Гундос стал заметно реже чихать, так как благодаря усилиям супруги Адмирала ему наконец подобрали подходящий курс лечения и астма стала отступать.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает его Адмирал. — Почему бы тебе не присоединиться к другим гостям?

— Я никого не знаю.

— Нет, знаешь, просто сам этого не осознаешь, — говорит Адмирал, ведя Гундоса к остальным.

* * *

В то же самое время на Кладбище Коннор продолжает приветственную речь, обращенную к вновь прибывшим, собравшимся под крылом лайнера, доставившего их в Аризону. Говоря, Коннор продолжает удивляться тому, что его слушают, причем слушают уважительно. К этому трудно привыкнуть.

— Все вы здесь, потому что вас хотели отдать на разборку, а вы смогли убежать и, благодаря усилиям множества людей, нашли дорогу сюда. Это место будет вашим домом до тех пор, пока каждому из вас не исполнится семнадцать и вы станете совершеннолетними. Это хорошая новость. Плохая новость заключается в том, что им известно о нас все. Они знают, где мы и что делаем. Они позволяют нам оставаться здесь, потому что не видят в нас угрозы.

Сказав это, Коннор улыбается.

— Но мы это изменим, — добавляет он после паузы.

Произнося речь, Коннор смотрит в глаза всем по очереди, стараясь запомнить лицо каждого вновь прибывшего. Ему хочется, чтобы никто не чувствовал себя частью серой массы. Чтобы был уникальным, важным человеком.

— Кому-то из вас здорово досталось от жизни, и вы хотите лишь спокойно дожить до совершеннолетия. Я не виню вас, — продолжает Коннор. — Но мне также известно, что некоторые из вас готовы пойти на любой риск, лишь бы покончить с порочной практикой разборки, укоренившейся в обществе, раз и навсегда.

— Да! — кричит кто-то в заднем ряду и, подняв в воздух сжатый кулак, начинает скандировать: — «Хэппи Джек»! «Хэппи Джек»!

К нему присоединяются другие, и шум продолжается до тех пор, пока всем не приходит в голову, что Коннор, возможно, говорит о чем-то другом. Стихийная демонстрация немедленно прекращается.

— Мы не будем взрывать Лавки, — сообщает им Коннор. — Мы не должны лить воду на их мельницу, предоставляя обществу доказательства того, что мы всего лишь банда обезумевших подростков, которых и вправду лучше отдать на разборку. Будем учиться думать и лишь потом переходить к действиям — и тогда им придется туго. Мы внедрим своих людей в каждый заготовительный лагерь и объединим всех наших товарищей по всей стране. Будем освобождать ребят, которых везут туда в автобусах, еще до прибытия в лагерь. У нас есть свой голос, и мы заставим всех к нему прислушаться.

Толпа разражается одобрительными криками, и на этот раз Коннор не препятствует выражению чувств. Жизнь потрепала этих ребят, но здесь, на Кладбище, они уже начинают заряжаться новой энергией, питающей волю к победе. Коннор помнит, как это было с ним. Он чувствовал то же самое, когда прибыл сюда.

— Я не знаю, что происходит с сознанием, когда кто-то из нас попадает на разборку, — говорит он. — Я даже не знаю, когда оно появляется в человеке, это сознание. Но одно я знаю точно.

Он делает паузу, чтобы убедиться в том, что все его слушают.

— Мы имеем право распоряжаться нашими жизнями!

Приветственный гул достигает апогея. Толпа ликует.

— Мы имеем право самостоятельно решать, как поступать со своим телом!

Крики становятся еще громче.

— Мы заслужили право жить в мире, где и то, и другое возможно, и наша задача создать этот мир для всех.

* * *

Радостное возбуждение тем временем растет и на ранчо Данфи. Гул разговоров в саду превращается в сдержанный рев по мере того, как в них вступают все новые и новые участники. Гундос делится своими ощущениями с девушкой, которой, как и ему, досталось легкое Харлана. Какая-то женщина говорит о фильме, которого не видела, с мужчиной, помнящим друзей, с которыми ходил в кинотеатр Харлан, а не он сам.

Адмирал с женой наблюдают за тем, как на их глазах происходит настоящее чудо.

Отдельные разговоры превращаются в общую беседу!

Как крошечные капельки водяного пара, висящего в воздухе, под воздействием холода превращаются в прекрасную снежинку уникальной формы, так и разрозненные воспоминания, которыми делятся незнакомые между собой люди, превращаются в общий поток информации.

— Посмотрите сюда! Здесь он упал с забора, когда ему было…

— …шесть! Да, я помню это!

— Ему тогда пришлось несколько месяцев носить напульсник.

— Запястье до сих пор болит, когда идет дождь.

— Не нужно было лезть на забор.

— Мне пришлось это сделать — бык гнался по пятам.

— Страшно было!

— Видите цветы там, в поле? Чувствуете запах?

— Да, они напоминают мне о том, как однажды летом…

— …в тот год астма меня почти не мучала…

— …казалось, я могу делать все, что угодно.

— Да! Все, что угодно!

— Жизнь так манила!

Адмирал крепко держит жену за руку. Ни он, ни она не в силах сдержать слезы, но плачут они не от горя, а от радости. Даже если бы оставшаяся часть сердца остановилась в этот момент, Адмирал все равно был бы самым счастливым человеком на земле.

— Х-харлан? — спрашивает он несмело, глядя на толпу.

В ответ на него смотрят разом сотни глаз. Мужчина поднимает руку, осторожно дотрагивается до горла и говорит голосом, удивительно напоминающим голос Харлана, но не прежнего, а повзрослевшего:

— Отец?