Книга Вспять. Хроника перевернувшегося времени, страница 48 – Алексей Слаповский

Срочно стали перекраивать планы и придумали: после небольших каникул, которые все равно должны быть осенью, продолжить обучение до начала лета, потом майские каникулы вместо новогодних, потом третья четверть. До начала января, и последняя до октября следующего, то есть предыдущего года. А вот с сентября по июнь, пожалуйста, практически через год еще на месяц сдвинуть, и всё будет как раньше, только наоборот. Выпустили соответствующие циркуляры, заучили их, устно передали по школам, колледжам и вузам.

Устная информация вообще все больше входила в обиход. Государственная машина, построенная на распоряжениях сверху и докладах снизу, держалась раньше на бумажных и электронных носителях. Составили документ, скрепили печатями-дело сделано. То же касалось и договоров, и не только государственных. Естественно, распоряжения, переданные на словах, и устные договоренности поначалу саботировались, игнорировались, толковались в свою пользу. Но довольно быстро перестроили всю систему: отныне всякий руководствующий собирал не менее трех слушальщиков, которые были одновременно запоминателями и свидетелями того, что указание произнесено, эти слушальщики в свою очередь при свидетелях передавали информацию ниже.

И дело наладилось бы во всех сферах, если бы время шло вперед, но сплошь и рядом распоряжения, указания и циркуляры не успевали выполнить: наступало вчера, и все возвращалось к исходному положению вещей.

Как бы то ни было, школьников и студентов вскоре вернули в лоно учебных заведений. О том, что дети, подростки и молодежь растут назад, старались не думать. Главное — хоть как-то удержать их в привычных рамках, иначе начнется полный беспредел, убедить, что накопленные знания пригодятся, когда произойдет обратный переворот.

Но все больше — к сожалению, все больше и больше — становилось людей, не верящих, что прежнее время вернется. Они бросили свои занятия и либо разнообразно бездельничали и пытались развлечь себя, либо без конца обсуждали судьбы народа и родины, как это у нас принято.

Или выясняли личные отношения.

Игорь Анатольевич Столпцов и Петр Сергеевич Перевощиков убедились в тщетности попыток отомстить за своих детей в законном или каком ином порядке. Но зато у них была возможность высказать друг другу претензии, которые накопились за время совместной работы.

Повод находился легко. Например, Столпцов, проезжая на комбинат, видел строящуюся дорогу (которая становилась все короче), звонил Перевощикову и говорил:

— Бюджетные деньги закапывают твои рабочие, Петр Сергеевич, асфальт на сырой песок кладут. Вот почему дорога через месяц вся в колдобинах стала!

— А ты раньше этого не видел? Бюджетные деньги тебя беспокоят? А я тебя просил помочь из средств ГОПа, ты мне что сказал?

— Что сказал?

— Не помнишь?

— Не помню.

— А ты заезжай, я тебе напомню, чего по телефону переругиваться?

И Столпцов заезжал к Перевощикову в администрацию, где ждали его уже коньяк и нелицеприятный разговор.

— Ты пришлый человек, Игорь, ты временщик, тебе наплевать на наш город! — выговаривал Столпцову Перевощиков.

— Сам тут без году неделя. А управленец из тебя никакой, у тебя под носом всё разворовывают, если с тобой, конечно, не делятся.

— А ты видел?

— Петр Сергеевич, имей совесть, я сам с тобой делюсь!

— Это еще неизвестно, кто с кем делится, учитывая, что твой ГОП на нашей земле стоит!

— Как же неизвестно? С Гедимином Львовичем мы все делимся. Кстати, что-то он не звонит.

Милозверев действительно не звонил: он был на Канарах в двухнедельном отпуске с молодой красивой женщиной, но не женой, заехал туда двадцать девятого и, следовательно, до пятнадцатого мог блаженствовать. В прошлый раз красотка его основательно растрясла, к исходу отпуска на кредитках оставалось всего ничего, десять с чем-то тысяч евро, но зато теперь деньги каждый день прибавлялись, наряды и украшения с красотки слетали, Милозверева это очень веселило.

Столпцов и Перевощиков продолжали ссориться.

— Ты мне, Игорь, с первого дня не понравился, — говорил Перевощиков. — Я сразу понял, что ты мужик от сохи, так и оказалось. Ни полета, ни выдумки. И сын у тебя такой же, хоть в Америке учился.

— Тебе и Америка теперь не нравится? — усмехался Столпцов.

— Представь себе, нет. И капитализм ваш не нравится.

— Почему же это он наш?

— А чей же? Я частной деятельностью не занимался, сразу пошел по общественной линии.

— Все дармоеды и нахлебники, кто дела делать не хотел, пошли по общественной линии, — отмахивался Столпцов.

— Ты вор! — неожиданно перескакивал Перевощиков.

— Да, вор, но ворую свое. А ты чужое! — отбивался Столпцов.

— Как раз оно мое, потому что я тут родился, в смысле в Придонщине, хоть и не в Рупьевске, а ты пришлый, и ничего твоего тут нет!

— Нет ничего моего и твоего, всё — общее. Божье! — теперь уже сворачивал Столпцов.

— Согласен. Но ты-то тут при чем, если в Бога не веруешь?

— Я не верую, другие веруют. Народ, люди. Да и ты сам все время говоришь, что веруешь.

— Конечно! — соглашался Перевощиков.

— А докажи! — приставал Столпцов.

— Этого не докажешь, — отвечал Перевощиков.

— А что не докажешь, я тому верить не обязан, — говорил Столпцов.

— А тебя никто и не просит вообще!

— Сам начал!

— Что я начал?

— Господи, и мне с таким дураком теперь столько лет работать! — восклицал Перевощиков. Или Столпцов. Запутаться нетрудно: при одной встрече так мог воскликнуть Столпцов, при другой — Перевощиков.

— Это я терпел и надеялся, что тебя уберут отсюда!

— Кого уберут, так в первую очередь тебя!

— Не надейся, не уберут! В ближайшем будущем, по крайней мере, то есть в ближайшем прошлом!

— И я с таким уродом еще породниться хотел!

— Да развелись бы они через месяц, потому что твой сын мизинца ноги моей дочери не стоит! — говорил Перевощиков.

— Мизинца? — хохотал Столпцов. — Видел я тот мизинец, когда мы купались прошлым летом, то есть этим — кривой и внутрь загнутый. Красота неописанная!

— Я, Игорь, и в морду могу дать.

— За что? За правду?

— Это не правда, а оскорбление.

— Даст он! — подначивал Столпцов. — Подтяжки не потеряй!

Перевощикову становилось невыносимо обидно, тем более что он никогда не носил подтяжек. И он, не в силах вытерпеть, давал в морду Столпцову. А тот отвечал. Начиналась драка. Секретарша Перевощикова испуганно приоткрывала дверь, не решаясь вмешиваться, да и как вмешаешься в битву двух тяжеловесных мужчин?