Онлайн книга «Небеса ликуют»
Ты встречи ждешь, как в первый раз, волнуясь, Мгновенья, как перчатки, теребя, Предчувствуя: холодным поцелуем — Как в первый раз — я оскорблю тебя. Лобзание коснется жадных губ Небрежно-ироническою тенью. Один лишь яд, тревожный яд сомненья В восторженность твою я влить могу… Чего ты ждешь? Ужель, чтоб я растаял В огне любви, как в тигле тает сталь? Скорей застынет влага золотая И раздробит души твоей хрусталь… Что ж за магнит друг к другу нас влечет? С чем нас сравнить? Шампанское — и лед? Подождав последней строчки, я взялся за ручку двери, походя пожалев, что невольно обманул моего нового друга. Это не сонет, как и слышанный мною ранее. Обычный четырнадцатистрочник без сквозной рифмы, к тому же сами рифмы, признаться… — Добрый день, синьоры! Я снова ошибся. Следовало, конечно, сказать «синьоры и синьорина». Синьоры — сам дю Бартас с растрепанным томиком в руке и некий толстяк в атласном французском камзоле, — завидев меня, встали, синьорина же осталась сидеть. На Коломбине было знакомое белое платье, лицо скрывала полупрозрачная вуаль, на голове — шитая бисером шапочка. Действительно, синьорина. Дама! — О, мой дорогой де Гуаира! — Шевалье шагнул вперед, радостно улыбаясь. — А мы как раз сожалели, что вы не отведаете этого славного вина, коим угощает нас добрейший синьор Монтечело… …Высокий поливной кувшин, глиняные кубки, на большом блюде — сушеные сливы. Так мы, оказывается, гуляем? Гуляем, стишата декламируем. — Конечно, это вино не может сравниться с анжуйским, не говоря уже о бургундском, однако же, мой дорогой де Гуаира, смею вас заверить… — Д-добрый день, синьор! Голос добрейшего синьора Монтечело прозвучал странно. Странно — и очень знакомо. Где-то я уже его… — Мы с синьором дю Бартасом обсудили предварительные условия. Ах, да! «Стража!» Точнее, «стра-а-а-жа!». Объявился,значит? На миг я пожалел, что назвал вчера свое имя. Педагогика — наука великая и полезная, но учить всех хамов подряд все-таки несколько затруднительно. Однако, как говорят мои земляки, коли взялся за гуж… — Об условиях поговорим несколько позже. Я оглянулся на замершую в кресле Коломбину, и тут на меня снизошло вдохновение. Вся жизнь — театр, сие не мною сказано. Благородный Илочечонк не станет разговаривать с «добрейшим синьором», мрачный мститель Ольянтай — тоже. А вот дон Сааведра дель Роха Эстебано, вице-губернатор Перу и кавалер Ордена Инфанта… …Кислая мина, оттопыренная нижняя губа, тусклый взгляд. Не на врага — на полированные ногти правой руки. — Поелику присутствующий тут синьор, а-а, позволяет себе некоторые замечания, смею предположить, а-а, что означенный синьор уже принес свои нижайшие извинения перед находящейся здесь же благородной дамой, а-а. Не говорить — сплевывать слова. Именно так поступал брат Фелипе, играя Испанца. Дон Сааведра как раз незадолго до этого посетил Тринидад. — В противном случае всякий дальнейший разговор между нами, а-а, становится более чем неуместен. Я оторвал взгляд от ногтя безымянного пальца. Оценили? Коломбина смотрела куда-то в сторону, шевалье удивленно моргал, толстяк же глядел виновато, втянув голову в плечи, отчего его шея, и без того короткая, исчезла без следа. Пухлые губы растерянно дрогнули: — Я извинился перед синьорой Франческой! Извинился! Как только ее увидел, слово чести! Я извиняюсь и перед вами, синьор де Гуаира, поскольку мое вчерашнее поведение… Мое поведение… «Стра-а-ажа!» А он не из храбрецов! Извиняться можно по-разному. — Вчера я был пьян… То есть все мы были пьяны, синьор! Маркиз Мисирилли предложил пугать прохожих, срывать с них плащи, ну, в общем, изображать banditto. Это, конечно, ужасно, но я был пьян. К тому же темнота, вы были не при шпаге, и мы решили… Трус. К тому же дурак. Но это, как известно, не лечится. — Я приняла извинения синьора Монтечело, — ледяным голосом отозвалась Коломбина. — Хорошо, — кивнул я. — Извинения приняты, синьор. Но, насколько я помню, вас было трое. Толстяк хотел что-то сказать, но дю Бартас его опередил: — Маркиз Мисирилли и синьор Гримальди не желают извиняться. Синьор Монтечело прислан ими в качестве секунданта. Толстяк потупил взгляд и попытался поклониться. Я вновь кивнул. Все-таки придется заниматься педагогикой. — Однако, согласно кодексу поединков, принятому как во Франции, так и в Италии, вызов в данном случае может последовать только единичный, поелику не должно принимать второй, не удовлетворив первого… Шевалье дю Бартас удовлетворенно потер руки. Он явно попал в родную стихию. — По согласованию с синьором Монтечело мы определили, что первым должен быть принят вызов маркиза Мисирилли. Ага, того самого, что лишился фамильной шпаги! Наверно, крепыш сейчас там, на набережной, ныряет в желтую тибрскую воду. Все-таки реликвия! — А посему, синьоры, — удовлетворенно подытожил дю Бартас, — остается оговорить условия, к коим, как известно, относится выбор времени, места, оружия, а также необходимость удвоить или же утроить поединок. Шевалье даже цокнул языком от удовольствия. Действительно, вот это жизнь! Я хотел было поинтересоваться, каким это образом нас с маркизом намереваются «удваивать», но внезапно вновь заговорил толстяк: — Я в-вынужден… Право, мне весьма неловко, синьор де Гуаира… Но маркиз настаивает, категорически настаивает… Синьор Монтечело неуверенно потер короткопалые ручонки и зачем-то оглянулся по сторонам. — Маркиз Мисирилли требует, чтобы вы… То есть просит-то есть… В общем, ему нужны доказательства вашего… вашего, извините, благородного происхождения. Смею напомнить, что вы, синьор де Гуаира, были не при шпаге, к тому же вы изволили драться истинно мужицким, прошу прощения, способом… Я еле удержался от улыбки. Толстяк не ошибся! Этим «способом» злые черные мужики лихо лупцуют благородных «донов», забывших, что Господь сотворил людей равными. — Достаточно устного свидетельства, синьор де Гуаира. Обычного устного свидетельства от лица, известного мне или маркизу… |