Онлайн книга «Небеса ликуют»
— Пане сотнику! К вам. От пана полковника Бартасенко! Человек обернулся… — Salve, fraterae Paolo! …Дождь рухнул с черных небес. Комментарии Гарсиласио де ла Риверо, римского доктора богословия В этой главе отец Гуаира превзошел самого себя. Он не лжец, но поистине Отец Лжи! Его ненависть к восставшему русинскому народу не знает границ. Я даже не буду опровергать бессмысленные рассуждения о «Вавилоне». Совершенно ясно, что Зиновий Богдан Хмельницкий, великий предводитель казаков, справедливо называемый Кромвелем Руси, думал прежде всего о благе своего страдающего народа. Союз с ханом, равно как и переговоры с Высокой Портой и иными державами, был ему необходим для получения военной помощи против польских магнатов. Нелепо и думать, что славный гетьман собирался положить Украину «на истанбульский порог». Сама жизнь отвергла эту гнусную клевету. Вместе с тем, не любя автора, но уважая истину, должен заметить, что янычар из Силистрии было под Берестечком не семь сотен, а около пяти тысяч. Они отважно сражались и принесли большую пользу, что еще раз говорит о правильности политики гетьмана Хмельницкого. Поразительно! Выше автор фактически оправдывает переговоры Фомы Кампанеллы с теми же турками. Отчего же для Хмельницкого делается исключение? Не потому ли, что он посмел выступить против Святейшего Престола? Циничны и смешны рассуждения отца Гуаиры о крестьянском ополчении. Почему-то, говоря об иезуитских колониях в Америке, автор всячески подчеркивает стремление «инфлиес» и негров-рабов к свободе (хотя, еще раз подчеркну, речь идет не о свободе, а об утонченном рабстве). Чем же посполитые Украины хуже? Не тем ли, что владения семьи Горностаев находятся именно здесь? Его отношение к нам, своим спутникам, было поистине иезуитским. Отец Гуаира накануне решающего боя (вечером 29 июня) действительно предложил нам покинуть казацкий табор. Но почему? Совершенно очевидно, что он опасался нашего активного участия в войне. Мне он прямо запретил брать оружие, угрожая моей семье и моим друзьям. Не считаю себя героем, но эти угрозы я игнорировал. По поводу отца Азиния автор, конечно, заблуждается. Бедный регент знал только итальянский и с трудом мог выдавить из себя несколько латинских фраз. Совершенно очевидно, что отец Азиний объяснялся со своими пациентами жестами и мимикой. Глава XVI
О том, как Его Королевская Милость осаждал табор мятежников, а также об иных событиях, большей частью весьма печальных Судья: Стало быть, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Однако, подсудимый, у тебя имеется выбор: колесование или четвертование. Так что радуйся, негодник! Ты сам можешь выбрать. Итак, что тебе больше нравится? Выбирай! Илочечонк: Ваша честь! Я бы предпочел луковую похлебку! Действо об Илочечонке, явление шестнадцатое «…Но тут мне в уши стон вонзился дальный, и взгляд мой распахнулся, недвижим. «Мой сын, — сказал учитель достохвалъный, — вот город Дит, и в нем заключены безрадостные люди, сонм печальный». И я: «Учитель, вот из-за стены встают его мечети, багровея, как будто на огне раскалены» — «То вечный пламень, за оградой вея, — сказал он, — башни красит багрецом; так нижний Ад тебе открылся, рдея»… Мы внутрь вошли, не повстречав врагов, и я, чтоб ведать образ муки грешной, замкнутой между крепостных зубцов, ступив вовнутрь, кидаю взгляд поспешный и вижу лишь пустынные места, исполненные муки безутешной…» Все-таки нашли!.. Все-таки нашел… …Дождь сбивал с ног, потоки воды струились по истоптанной земле, превращая ее в жидкую грязь, холод пробирал до костей. — Давайте пройдем чуть дальше. Здесь трудно говорить… Навес, испуганные лошади жмутся друг к другу, остро пахнет навозом и конским потом. — С кем имею честь? — Я специальный посланник Конгрегации. Прибыл по личному приказу мессера Джованни Бассо Аквавивы. — У вас есть имя? — Да. Я брат Илочечонк. Мы не спешили. Крепкий седоусый старик молча глядел на меня, и взгляд его был спокоен. Паоло Брахман, называемый также Джанарданой, не боялся. Или просто оставил страх позади. Я мог бы убить его. Он — меня. Но мы молчали. Наконец он засмеялся — негромко, хрипло. Я вздрогнул — этому человеку и вправду было весело. — Честное слово, брат Илочечонк, вы удачно выбрали момент! Тьма, ливень… Не хватает лишь грома и молнии! Знаете, на что это похоже? — Знаю, — согласился я. — Меня уже сравнивали. «…Но некий Черный Херувим вступился, сказав: «Не тронь, я им давно владел. Пора, чтоб он к моим рабам спустился…» Он оглянулся по сторонам, покачал головой. — Знакомо. Вы — здесь, один стрелок где-нибудь за шатром, другой — у коновязи… Почему не убили сразу? Хотелось взглянуть в лицо? И это тоже. Хотя ничего особенного в его лице не было. Разве что загар — темный, вечный — очень похожий на мой. Мы оба — меченые. — Что случилось с братьями Поджио и Александром? — Я их убил. Второго — лично. В голосе промелькнула не жалость, не раскаяние — презрение. Волк смеялся над псами-неудачниками. — Оправдываться не собираюсь, ибо я ни в чем не нарушил Устав. Надеюсь, вы помните, брат Илочечонк, что каждый из нас вправе защищать свою жизнь любыми способами. Узник должен бежать из тюрьмы, жертва — спасаться от убийц. Постулат отца Ро! [24] Он не оправдывался. Он тянул время. Наверно, так и погибли неведомые мне посланцы Конгрегации. Я, в свою очередь, оглянулся. Дождь неистовствовал, вокруг — ни души, все, кто мог, забились в шатры и под навесы. — Я был на могиле брата Алессо Порчелли… В его лице что-то дрогнуло. Дрогнуло, вновь затянулось камнем. — Если… Если к концу разговора мы оба будем живы, вы расскажете, где он… Где его похоронили? Мы… дружили. Я не ответил. Зачем это знать Брахману? Помолиться на могиле друга — или выкопать из земли Черную Книгу? — Давайте сразу, брат Илочечонк! Каяться мне не в чем, исповедоваться — тоже. В Риме все знают, я сам написал. Да вы, наверно, читали!.. Я благословил тьму за то, что он не видел моего лица. В Риме все знали… И Генерал? И Его Высокопреосвященство Инголи? Знали — что? |