Онлайн книга «Рубеж»
– Бог весть, – писарь пожал плечами. – Вроде бы комонные, в татарском платье. Так что ехать надо. Людей мало, в Валках я троих оставлю да Агмета твоего в придачу, остальных с собой беру. А вы дома сидите! – То есть как? – возмущение Яринино не только не улеглось – до небес выплеснулось. – Дядько Лукьян! Да как же это так! Я чего – верхами ездить не умею? Да я с глазами завязанными лозину рублю! Пан Еноха невозмутимо кивнул: – Мне батька твой то и говорил – насчет лозины. Не будет, мол, моя Яринка слушаться, лозину возьми да отдери по филейным частям. И не от локтя бей, а с замахом – так, чтоб год садиться не могла. А потом снова отдери да солью сыпани, чтоб верещала громче!.. Сказано – дома сидеть, значит – дома! А ты, Хведир, за старшего остаешься! – Я… Батька, я… Бурсак растерянно моргнул, но дверь уже хлопнула. Хведир неуверенно потоптался, затем махнул рукой и бухнулся на лежанку. Ярина подумала – и присела рядом. – Татары? Откуда тут татары? – растерянно проговорил парень. – С ханом у нас мир, да и засека надежная. Еще бы сказали – турки! Девушка вздохнула и внезапно, не утерпев, погладила парня по щеке. * * * В зале было полутемно. Немецкую лампу зажигать не стали, обошлись свечой – единственной, едва прогонявшей ночной мрак. Хведир пристроился на отцовом месте – у закрытой книги; Яринка забилась в угол, в самую черную тень. В доме было тихо. Тихо – и страшновато. Пан Лукьян не вернулся, прислав гонца, что остается в Хитцах, потому как в лесу поблизости и вправду чужаков видели, не десяток, не два – больше. С тех пор никаких известий не было, хотя ночь на исходе и где-то совсем близко уже пропел первый кочет… Хведир встал, подошел к маленькому, подернутому морозом окошку. – Иди спать, Яринка! Если что, разбужу. Девушка помотала головой – спать не хотелось. То есть, конечно, хотелось, но… – Это ты иди спать. А я постерегу – чтоб татары не украли! Она шутила, хотя на душе было не до шуток. Ярина, конечно, не утерпела. Весь вечер вместе с верным Агметом ездила по Валкам, дабы и людей подбодрить, и самой осмотреться. Городок почти вымер – пан Лукьян забрал с собой не только черкасов, тех, что в поход не ушли, но и дюжину подсоседков, и просто охотников. Остальные забились в хаты, боясь показаться на улицу. Даже рогатки, выставленные поперек шляха, остались без охраны. Да и кому охранять? В городе и до войны меньше тысячи жило, из них черкасов – служивых и абшидных – сотня с небольшим. Теперь даже их не осталось. Остальные – обычные мугыри, которые и смотреть на шаблю боятся. Девушка почувствовала, как страх, сидевший где-то глубоко, начинает наползать, подступать к горлу. – Хведир! – не выдержала она. – Не молчи! Расскажи что-нибудь! – О чем? В голосе бурсака тоже не слышалось особой уверенности. Ярина усмехнулась: – Ну… Про фольклор свой. Написал байку? Про Гонтов Яр? – А-а! – послышался тихий смех. – Написал! Пану Гримму понравится. Позавчера из Гонтова Яра выборный тамошний приезжал – к отцу, бумаги выправлять насчет винокурни. Так знаешь, о чем там болтают? – Снова черти заглянули? Почему-то в присутствии Хведира-Теодора о таком говорить было совсем не боязно – даже в темноте. – Нет, другое, – бурсак вновь усмехнулся. – Может, не говорить? Ночь ведь, страшно! – Ах ты! – Девушка вскочила, махнула рукой. – А кто еще в детстве перед сном нам про Черную Руку рассказывал? И про Дидька Лысого? Забыл?! Сама Ярина забыть такое не могла. После каждой истории она забивалась под перину и дрожала полночи. А на следующий вечер вновь просила рассказать – и снова дрожала. – …Пришла Черная Рука, – замогильным голосом начал Хведир. – Открыла дверь – и стала искать маленькую девочку Яриночку… А ведь это мысль! Представляешь, Ярина, такое записать, а? Пан Гримм с кафедры свалится! А в Гонтовом Яру всякое болтают. Будто из Гриневой хаты голоса доносятся, будто вокруг кони невидимые скачут. Ну и мамка его еще приходила. – Мамка? – удивилась девушка. – Его же матушка померла! Ребятенка родила и… – Вот я и говорю… То есть соседи говорят – приходила. Хату обошла, потом внутрь заглянула – искала. А наутро пес сдох. Помнишь пса? Его еще Агмет заговорил?.. Ярина закусила губы. Страх, уже ничем не сдерживаемый, сжал сердце, холодом прокатился по спине. Мертвая мать ищет сгинувшего сына. Ищет – и не находит… – А на следующую ночь ее снова видели. Поп – отец Гервасий – не побоялся, с крестом выскочил. Так она зубами заскрипела, руки протянула – не дотянулась, а после обратно на погост пошла. А наутро… – Прекрати! – не выдержала девушка. – Как ты можешь! Такое… такое говорить! – А что? – Хведир явно удивился. – Обычная история! У этих посполитых вечно то мать к сыну с погоста является, то муж к женке. Потому и обычай есть, чтоб долго не оплакивать… – Прекрати! – повторила Ярина и, подумав, добавила: – Чурбан! Бурсак, недоумевающе пожав плечами, замолк. Ярина отвернулась – слушать страшилки расхотелось. – Ну ты чего? – Хведир подошел ближе, присел рядом. – Мало ли что лапотники эти болтают! Темные они! – А ты – светлый! – огрызнулась девушка. – Ну, не такой уж светлый, – развел руками парень. – Но байкам этим не верю. Если и есть что-то необычное, то это не черти и не призраки, а тонкие энергии, которые наш мир окружают. Про то и блаженный муж, учитель мой Григор Варсава, писал… Страх вновь спрятался, и Ярина внезапно почувствовала, как смыкаются веки. Сон только и ждал – перед глазами поплыли странные серебристые нити, закружились, сплетаясь в пушистые коконы. Уж не тонкие ли это энергии, о которых Григор Варсава толковал? * * * – Ярина! Проснись, Ярина! Девушка открыла глаза. В зале светло, сквозь окошки белеет утро. Кажется, она так и заснула – сидя. Вот и покрывало: не иначе Хведир догадался – укрыл. – Ярина! – Голос парня звучал странно. – Батька… Батька погиб! – Что?! На полу – мокрые следы; на плечах Хведира – кожух. Наброшен наскоро, даже на крючок не застегнут. В глазах под толстыми стеклами – ужас. – Батька… Погиб батька. И все погибли… – Мой… Мой отец? И сотня? Почему-то сразу же подумалось об отце – о сотнике Загаржецком. С Дуная давно не было вестей, а какие и приходили – не радовали. Парень вздохнул, качнул головой. Дужка окуляр сползла с уха. – Мой батька – Лукьян Олексеич. И все, кто с ним поехал. В Хитцах. И село… Погинуло село… |