Онлайн книга «Авдотья и Пифагор»
|
Додумал Пиф свою мысль — и осекся: сейчас-то Дуняшу уже никак нельзя назвать хохотушкой, безоговорочно влюбленной в жизнь. Дорого заплатила та веселая девчонка за желание жить как все. Впрочем, Пиф не склонен осуждать людей за их естественные поступки. Тем более — Дуняшу. Он будет за нее до конца и при любом раскладе. Лишь бы она согласилась принять все его жертвы… …Снизу позвонили — пришло такси в аэропорт. Портье поднялся за чемоданами, а Пиф взялся за коляску. Он уже привык, что здесь, в отличие от Москвы, у него, как у обслуживающего персонала, физических проблем было намного меньше. То же такси наверняка оборудовано подъемником. И с самолета больного спускали на специальном лифте, в то время как в Домодедово они вдвоем с парнем из аэропортовской обслуги тащили коляску с Александром Федоровичем по скользким ступеням обычного трапа. Парень объяснил, что лифт вообще-то есть, только сломан. А почему с починкой не торопятся — тоже понятно. Зачем торопиться, если есть кому таскать коляски с больными? До аэропорта доехали быстро, по отличному шоссе, вдоль скоростной монорельсовой дороги. За все недолгое пребывание в тайской столице они так и не увидели следов бушевавших здесь общественных страстей. На Востоке — как в муравейнике: развороши его — через короткое время все будет так же зализано и причесано, как и раньше. В самолет, как и ожидал Пиф, их провели первыми и Богданова подняли на борт подъемником. Лайнер был довольно вместительный, но не такой большой, как тот, на котором они прилетели из Москвы, — кресла стояли в шесть, а не в девять рядов. И еще одно отличие. Самолет был заполнен плотно, однако, похоже, на этом рейсе, кроме них, не было не только русских, но даже вообще европейцев. А что удивляться: внутренний, азиатский рейс. Бангкок — Манила. Две с лишним тысячи километров, в основном над морем. Азия — она большая. После взлета Александр Федорович сразу задремал. Ольга некоторое время смотрела в окно, потом тоже закрыла глаза. Пиф собирался последовать их примеру, как вдруг проснувшийся Богданов задал ему неожиданный вопрос: – Ты — такой толковый парень, а сиделкой работаешь. Так плохо с деньгами? – А разве я плохая сиделка? — не нашел что ответить растерявшийся Пиф. – Ты отличная сиделка, — согласился-поблагодарил Богданов. — Просто масштаб не твой. – Что вы имеете в виду? — спросил Дима, хотя уже и так понимал, что тот имеет в виду. – Ну, ты же врач. – Диплом пока не получил, — уточнил сторонник правды Пиф. — Только летом. – Неважно, — отмахнулся Александр Федорович. — Готов поспорить, у тебя все пятерки в нем будут. – Одна четверка, — все же вставил свое слово правдолюбец. – И, скорее всего, ты в каком-нибудь студенческом научном обществе крутишься. Так, нет? – Так, — вынужден был уже без добавок согласиться Пиф. — Я работаю с Леонидом Михайловичем Балтером. – А кто такой Балтер? – Ну, в российской хирургии это как… Скрябин в музыке. – Странное сравнение, — улыбнулся Богданов. — Почему музыка? Почему не Менделеев в химии? – Попробую объяснить, — задумался Пиф. — Менделеев — системный ученый. Он и таблицу придумал именно как систему, объединяющую ранее имевшиеся знания и дающую возможность без эксперимента получать новые. – А твой Балтер что, отвергает системные знания? – Нет, конечно. — Дима чуть задумался, но его непросто было запутать, тем более что размышления на эту тему были не сиюминутные, самолетные, а долгие домашние. — Просто он — поэт от хирургии. Есть хирурги, идущие от ума, а есть — от вдохновения. Хотя ум, конечно, тоже присутствует, — добавил Пиф, вспомнив прищур мудрых и жестких балтеровских глаз. – А что дает вдохновение в хирургии? — не понял Александр Федорович. – Многое. Например, сложные комбинированные операции, которые задумываются и производятся прямо на месте. Понимаете, даже лучшая диагностика не покажет всего того, что хирург видит на открытом операционном поле. Вы в курсе, что большинство серьезных хирургов — узкие специалисты? На Западе даже сертификаты особые на каждый вид вмешательств, и комбинированные вмешательства могут производить два, иногда — три хирурга, сменяя друг друга в одной операционной. Балтер, кстати, докторскую защитил не одну, а две. И является действительным членом аж четырех разных профессиональных ассоциаций. – Зачем? – Я думаю, из спортивного интереса — раз. Из скрябинского отношения к музыке — два. И из чисто прагматических соображений — три. Он — великий импровизатор и у операционного стола может себе позволить, в том числе по бюрократическим показателям, почти любое вмешательство. Если, конечно, считает его жизненно необходимым для пациента. – Так, может, он все-таки Луи Армстронг от хирургии? — улыбнулся Богданов. — Или Элла Фитцджеральд? – Нет, — отрицательно замотал головой Пиф. — У джазменов часто и консерваторского образования нет. А у Балтера, кроме медицинского, еще физтех. – Ладно, понял, — не стал больше спорить собеседник. — Так ты что, тоже поэт скальпеля? – Чего нет, того нет, — улыбнулся Пиф. – А за что тебя тогда Балтер любит? Ведь, я так понимаю, он кого попало к себе не возьмет? – Это точно, — с затаенной гордостью согласился будущий обладатель медицинского диплома. — Если б он объявил открытый конкурс — человек сто на место бы получилось, я думаю. – И как же ты прошел конкурс? — Богданов был настойчивым человеком. – Может, именно потому, что не фанатею от скальпеля. — Пиф замолчал. Вообще-то он не собирался в своих откровениях заходить так далеко, но, наткнувшись на вопрошающий взгляд пациента, все же закончил мысль: — Мне не нравится оперировать. Мне нравится выхаживать. И, предупреждая недопонимание собеседника, вынужден был описать проблему шире. – Понимаете, хирургическое вмешательство, даже блестящее, — лишь полдела. После него больному еще надо выжить. Сказал — и виновато замолк. Может, и не следовало втягивать Богданова в подобные обсуждения с учетом его личного положения. Но Александр Федорович одобрительно улыбнулся и попросил продолжить. – Мне интересно, — сказал он. Пришлось продолжать. – У нас в России много блестящих хирургов. С руками, с головой — все в порядке. А потом уникально прооперированного больного везут в палату, где на него могут часами не обращать внимания. А это ж не просто — перележать сутки-двое, в этот момент пациент ввергнут в сложнейшие биохимические, да и психические, процессы, которые и определят, жить ему после операции или нет. Вот в этих процессах я и хочу участвовать. И как ученый, и как врач, и как человек. |