Онлайн книга «Неподходящий жених»
|
Машка хитрая: использовала свою обиду, чтобы влить в меня ячменное пойло. — Вкусно? — спросила сестра. — Терпимо. Маша встала, открыла холодильник, достала две баночки, из одной мне следовало половину чайной ложки принять, из другой — две столовых. Она немного растерялась — рук не хватило. Поставила баночки на стол, налила в две чашки горячей воды из чайника, опустила в них ложки, чайную и столовую, — подогреть, чтобы я холодное не глотала. И все ее действия, движения, манипуляции с баночками и ложками, за которыми стояла забота великой силы, вызвали у меня спазм. Кто еще обо мне так позаботится? Сын вырастет, но так не сумеет. Я зарыдала в голос, от невозможности выразить благодарность и признательность. Женщины редко плачут по утрам. Как правило, за день накапливают аргументы своей несчастной жизни, а к вечеру выдают. Исключения — те, кто провел бессонную, в кошмарах, ночь. Это про меня. Маша растерялась. Секунду назад я была строптивой младшей сестричкой с комплексом вины, временно покладистой. А теперь навзрыд плакала, комплекс того не заслуживал. Маня ложки подогревала каждое утро, ничто в последовательности ее действий не нарушилось. Но я-то впервые оценила, и корежило меня отчаянно. — Ма-а-шка, се-с-стренка, — слова недоговаривались, спотыкались, рвались, — хоть тебе скажу, маме не успела. Я вас, тебя и ее, очень люблю всегда, по-другому не умею… как умею… Я плакала и объяснялась в любви — маме и сестре, мертвой и живой. Маша стояла напротив. Изумленная, с ложками в руках, чайной и столовой, она села на табурет и неожиданно гаркнула: — А ну-ка закрыла рот! И уголок моего сознания, не участвовавший в истерике, хмыкнул: «Таким тоном она порядок в классе наводит. Руки на стол и слушать задание!» — Открыла рот! — приказала сестра, противореча предыдущему велению. — Пей лекарство! Сквозь судорожные рыдания я выкрикнула: — Ложки пустые! И зашлась смехом. Никогда не верила в литературные выдумки, будто рыдания могут перейти в смех. Мгновенные превращения — в сказках и в фантастике. Любовь мгновенно не оборачивается ненавистью, дождь переходит в снег постепенно, жадность за секунду не становится щедростью, черное становится белым через серое. Но случилось именно так. Я хохотала. Машка, посмотрев на ложки, которые тянула к моему рту, ойкнула и подхватила смех. Раз смеется, значит — не злится. Приняв снадобья, я спросила: — За что ты на меня обиделась? — Не на тебя, на себя. — То есть? За что — на себя? — За неспособность доказать любимому человеку — тебе — очевидные вещи. — Ничто не очевидно… — Не дави софизмами, — вернула мне сестра упрек. — Тогда, в бане, когда мы в первый раз увидели голых некрасивых женщин, разве тебя не поразило, что твоя мама не стала утешать нас, а разозлилась? — У нее всегда на первом месте стояло как ты себя ведешь, а уж потом почему ты так себя ведешь. — Почему обычно ясно, а как надо исправлять в реальном моменте действительности. — Советы великих педагогов и психологов с точностью до наоборот. Ой! — подняла я руки, почувствовав, что Маша оседлает любимого конька. — Только не про каждому свое. Бабушка говорила: бывает добро, да не каждому ровно. А? — погордилась я воспоминаниями о бабушке, которая воспитывала Маню, а меня видела изредка. — Каждому своя педагогика и психология — это уж слишком. — В самый раз. Чаю брусничного выпьешь? — Хоть настой цикуты, только скажи… Я нарочно замолчала: сообразит ли Маня? Сообразила. — Почему я назвала тебя грезиеткой, — улыбнулась сестра. — Какая из рыбы с вилкой мечтательница трепетная? — Не кокетничай. Прекрасно знаешь, что мы всегда пасовали перед… — Машка покрутила руками в воздухе, подбирая слова, и выдала почти научное: — Перед возможностями твоей мозговой деятельности. — Машка! Мое эгоистическое желание поговорить о себе любимой оборвало ночное воспоминание. У сестры тоже семейная и прочая жизнь! — Ты чего всполошилась? — Машка! Что у тебя со Степаном? И вообще, какие проблемы? Расскажи мне. Сестра смотрела на меня с удивлением, замешенным на подозрении в помешательстве. — Настя! — Да? — Может, померить тебе температуру? — Иными словами: с чего я вдруг стала интересоваться твоими проблемами? — Вот именно. — С Ольгой ты наверняка делишься, — ревниво заключила я, — а со мной — не хочешь. Не достойна. — Настя! — Да? — Иди ты к черту! Машка послала меня от души — легко, искренне, в то же время — ласково, как надоедливого, но истово любимого ребенка. И мне захотелось обидеться, надуться, чувствуя свою власть, закатить истерику. Я тысячу лет не переживала подобных желаний. Не удалось выступить — Машка была не склонна потакать моим капризам. — Кобалевская! Глаза с мокрого места убрать. Пей. — Сколько со мной хлопот. — Приятных хлопот, которые забота. — Добрая сестричка. Трава травой, веником отдает твой чай. Хватит тянуть, говори! — Горе от ума — вот твой диагноз. Все-то ты анализируешь, всему-то ищешь объяснения, а потом примитивно раскрашиваешь в черное и белое. Грезиетка на свой лад. О! Снова задумалась, ищешь в моих словах подтекст, исток и тайный смысл. Хотя я сказала только то, что сказала, никакой задней мысли. — Да, хорошо, я подумаю над твоими сло… — Настя! — Поняла, думать не надо. Машка, но это тяжело без привычки — не думать. — Старайся. Вымыв посуду после завтрака, мы поехали к Машиной свекрови в деревню. С пересадкой, на двух автобусах. Тридцать километров преодолели за полтора часа. Дом у мамы Степана был небольшим, но изумительным, много раз перестраивающимся, подновлявшимся, но сохранившим очарование северной русской избы. Бодренькая Машина свекровь после приветствий заверила меня: — Тебе, Настя, травки, которые поспели, заготовила. Остальные еще соберу и высушу. Я поблагодарила и выразительно посмотрела на сестру: «Кто еще не в курсе моих недугов?» «Ладно тебе, — ответила взглядом Маша. — Радуйся, что добрые люди о тебе заботятся». «Хитрованка! — мысленно возмутилась я. — После такого внимания не пить ваши снадобья невозможно». |