Книга Под крылом доктора Фрейда, страница 28 – Ирина Степановская

— Я буду беременной, с огромным животом… буду ходить по этому дому в халате, в шерстяных носках, потому что у меня будут все время мерзнуть ноги. Буду уставать на работе и не смогу ее бросить, потому что не люблю сидеть дома… Не очень-то перспективную картинку ты мне нарисовал.

Альфия подняла за голову обнаженные руки, распустила волосы и снова закрутила их в прическу. Тонкое платье переливалось в свете луны, придавая ее облику колдовской вид.

— Рано или поздно у любой нормальной женщины должны появиться дом, муж, дети. Тебе уже тоже пора это иметь, Альфия.

Она усмехнулась:

— Так говорят все мужчины. Но в то же время прекрасно понимают, что стоит женщине завести дом, мужа и детей, ее самостоятельность тут же сведется к нулю. А мужчины, как я заметила, не уважают несамостоятельных женщин. У мужа со временем появляются новые друзья, новые женщины, баня, командировки, корпоративные вечеринки… И вот он уже и не такой внимательный, и не такой щедрый. Оправдывает свое поведение тем, что жена стала старой, толстой или худой… в общем — безобразной. Если же женщина вдруг, несмотря на то что ей надо заботиться о детях, вдруг станет успешнее его — она опять виновата: зачем унижает его мужскую сущность? Я не права? Не очень-то при таком раскладе хочется замуж.

Он отпустил ее руку. Допил вино. Она будто впервые увидела, что Володя уже немолод.

Ей стало его чуть жаль. Но вместе с тем она чувствовала несправедливость по отношению к себе. «Но что он сделал, чтобы я могла его полюбить бесповоротно и до конца? Да, он всегда поддерживает меня по работе. Но вот сейчас „плоть не дремлет“. Что это? Желание вызвать ревность? Или банальная нестыковка — на словах одно, а на деле другое?» Она тоже выпила вино.

— Ты сказал, что ты меня любишь? — спросила с усмешкой, но в глубине души замерла. Уж слишком серьезный пошел разговор.

— Знаешь, — Владимир внимательно смотрел на нее, — моя мать дома ходила именно в халате. И к концу жизни была очень полной. А мой отец, несмотря на все это, всю жизнь оставался ей верен. И умер через месяц, после того как она умерла.

Альфия о чем-то задумалась.

— Сколько лет было твоей матери?

— Шестьдесят семь.

Альфия поставила бокал на стол, скривила губу, и это придало ее лицо болезненно-нервное выражение.

— А вот моя мать тяжело заболела всего в тридцать семь. И очень мучила нас — меня и бабушку. Я даже ненавидела ее в детстве, пока не простила.

— За что ненавидела? — Владимир слушал очень внимательно. Никогда еще Альфия с ним не говорила ни о своей семье, ни о своем детстве.

— За то, что она меня не любила. Я думаю оттого, что мой отец ее бросил. И никакие дети ей были не нужны. Да у нее и был-то только один ребенок — я. Зато она любила моего отца.

— А где она сейчас?

Альфия подумала, как лучше ответить.

— Со мной.

— Тебе, наверное, казалось, что мать тебя не любит. Многие подростки думают так.

— Ничего не казалось. Сколько себя помню, я жила с бабушкой. Матери было все равно — где я, с кем я. Сыта или голодна… Она жила своими переживаниями. Думала она только о моем отце, говорила только о нем. А меня она била. Думаю, потому, что я очень на него похожа. И ее это очень раздражало. Она видела в моем лице знакомые черты и чувствовала разочарование — похожий человек, но не тот.

— Бедная ты моя. — Володя сел рядом и притянул Альфию к себе. — Тебе было тяжело, наверное. Ты любила отца?

— Я видела его только один раз. Украдкой. Мать даже не знает об этом. Я была тогда уже взрослой. Он ведь уехал, когда я еще не родилась. Он и на матери моей не был женат. Просто попутался с ней немного, а потом, когда окончил в Москве институт, уехал на родину. Женился на женщине своей крови, родил от нее много детей. Сейчас большой человек. А о моем существовании даже знать не хочет. — Она помолчала. — В общем, как-то так. Ну, мне на него наплевать. Я любила бабушку. Она меня вырастила, выучила. Хотя была строга. Но я многому от нее научилась.

— А она тебя любила?

Альфия задумалась.

— Не знаю. Любила, наверное. А может, просто чувствовала за меня ответственность. Меня, вообще-то, не за что было особенно любить. В школе я дралась. В детском саду одну девочку укусила.

— За что?

— За то, что она на всю группу кричала, что у меня нет ни папы, ни мамы. Из-за этого со мной почти никто не играл. Да и одета я была плохо. И у меня никогда не было не только красивой куклы, но даже самого захудалого пупса. Я очень стеснялась своей бедности.

— Во что же ты играла?

Она улыбнулась:

— Будешь смеяться… У меня была такая лиса разрисованная, из папье-маше. В синем сарафане. С роскошным хвостом. Ее было ужасно неудобно заворачивать в тряпочки, как в пеленки, как другие заворачивали пупсов. Но я все-таки ее завертывала в разные лоскутки, которые украдкой воровала у бабушки из специальной коробки. И никому не показывала свою лису, чтобы все думали, что я тоже нянчу пупса. Бабушка ужасно ругалась — я ведь могла на тряпки и какое-нибудь платье ее изрезать — и называла меня татарчонком проклятым.

— Бедный ты мой татарчонок… — Володя прижал ее к себе.

— Господи, боже мой! Зачем я все это тебе рассказала? — Альфия резко встала. — Извини. Проводи меня, мне пора…

Но Володя держал ее крепко.

— Аля, почему? — Он прижался к ее щеке.

— Почему, почему… — Она смотрела не на него, а куда-то в сторону. — Вот ты сказал: «бедная моя»… А я тебе не верю. — Ее губы сложились в одну горькую ломаную линию.

— Почему?

— Потому что там, со второго этажа твоего дома, смотрела на нас в окно эта девка.

— Я ее прогнал.

— А это уже ничего не изменит. Я ведь навсегда запомнила, что она здесь была…

Он убрал руку.

— Она — это не ты. Таких, как ты, больше нет.

Альфия почувствовала, что очень устала. Почему она должна все время сопротивляться?

Он почувствовал ее слабость и поднял на руки.

— Мы будем одни. Никого больше не будет в нашем доме. Тебе будет хорошо!

Ей показалось, что она вся покрыта льдом. Что нужно сделать, чтобы оттаять?

— Налей мне еще вина.

Он, торопясь, понес свою добычу в дом.

— Я обязательно налью. Вино, шампанское, коньяк, водку — что хочешь. Только чуть позже. Хочешь горячую ванну? Я сделаю тебе сам.

— В ванне я еще засну.

— Я тебя разбужу.

Она подумала вдруг об этом парне, Сурине. Она сказала ему: «Пойдемте со мной!» А он не пошел. Ну, что ж, пусть тогда ему будет хуже. Где он сейчас? Наверное, ютится на кушетке где-нибудь в коридоре?