Книга Под крылом доктора Фрейда, страница 50 – Ирина Степановская

Вот и сейчас Оля сидела на постели и прислушивалась к нараставшему в голове гулу. Что она такого сделала, что он опять стал ее мучить?

Она закрыла глаза и спросила свою душу:

«Это за то, что я выкрала у Марьянки шоколадку из тумбочки?»

Душа на мгновение вспыхнула, и в Олиной голове раздался мужской голос:

«Нет».

Оля стала вспоминать другие прегрешения.

«За то, что я обещала Нинке за двойной обед вымыть коридор, а сама схалтурила — под кушетками не помыла, потому что наклоняться было лень, а обед сожрала?»

Другой голос, похожий на голос директора фабрики, где Оля когда-то работала, так же четко ответил:

«Нет. Не за это».

«Да и обед был невкусный», — вспомнила Оля.

Она напрягла все свои душевные силы и, очень стараясь не врать, спросила:

«Тогда, наверное, это за то, что я пишу молодому доктору любовные записки и приглашаю его на свидание? Я ведь знаю, что он любит Настю, а становиться поперек дороги чужому счастью — это грех, грех, грех!»

И женский голос, точь-в-точь как голос Альфии Ахадовны, строго проговорил:

«Да, Хохлакова, конечно, за это!»

«Но я не могу с собой справиться, не могу! Не могу!»

«Тогда иди к Нинке и сознавайся во всех своих грехах! Всех, всех, всех!»

Голос гремел в Олиных ушах, затмевал и свет, и воздух. Хохлакова зажала уши не в силах справиться с ним и стала раскачиваться на кровати. Как маятник — вправо-влево, вправо-влево, вперед-назад, вперед-назад.

И как-то поверх голоса возникла мысль: «Боюсь идти к Нинке! Очень боюсь! Она Альфие ничего не скажет, сама таблетку даст. Мне от таблетки будет плохо. Распухну вся, буду как бочка с говном. Альфия увидит — скажет: „Ничего не помогает, нужно электроразряд!“ А я не выдержу, сердце лопнет! Как можно электроразрядом лечиться, когда у меня все сердце в воде! И душа моя вылетит вместе с электроразрядом! А без души мне не жить! Не жить, не жить!»

— Хохлакова! Что это с вами? — Сурин стоял перед ее постелью и смотрел на нечесаную голову Хохлаковой, на растерзанную на груди ночную сорочку, на две водянистые колонны вместо ног. — Вам плохо?

Оля разлепила раньше веселые, а теперь пустые глаза. Монотонно залепетала:

— Мешают мне жить мои грехи, Дмитрий Ильич! Душу мою губят, в голову проникают, звенят там, гудят, все внутри переворачивают — сил моих больше нет! Сделайте что-нибудь! Хоть смертельный укол! Ничего уже не боюсь! Жить не могу, виновата я перед вами!

Дима заглянул в историю болезни. Он по-прежнему предпочитал ходить с историями в отделение, только уже не таскал всю пачку, а брал с собой историю конкретного больного.

— Вам Альфия Ахадовна последний раз назначения делала. Вам эти лекарства давали?

— Давали, Дмитрий Ильич.

— А вы их пили?

Оля на мгновение замолчала. Лекарства она не пила. В отделении существовал порядок: во время раздачи лекарств все больные должны были выстроиться перед Нинкой в очередь с кружками воды и, подходя, открыть перед ней рот. Нинель закладывала в рот лекарство, больной набирал в рот воды, делал глоток и снова открывал рот. Так Сова контролировала прием медикаментов. Но пациентки прекрасно умели прятать таблетки под языком, а потом, воспользовавшись моментом, извлекали их оттуда, прятали кто куда, а потом иногда менялись, иногда даже продавали друг другу. Но горе им, если Нинель обнаруживала хоть одну выплюнутую таблетку! Наказывали без исключения всех: не разрешали смотреть телевизор или закрывали отделение для родных. Однажды Нинка даже оставила все отделение без обеда и заперла холодильник. Когда Альфия узнала об этом, то, рассвирепев, чуть не выгнала Нинку с работы. Сова плакала, каялась и умоляла начальницу пожалеть ее, что, в конце концов, и произошло, но в глубине души Нинель все равно считала, что от суточного голодания этим бездельницам хуже не будет.

«Я с дочкой, бывало, и не по одному дню на хлебе да на воде сидела! Когда надо было пальтишко девчонке какое купить или туфлишки… А уж этим толстозадым и подавно ничего не будет. Можно подумать, они после выписки дома три раза на дню едят! Как же, на пенсию-то! Прямо расшиковались!»

И в смысле приема лекарств больные делились на две неравные группы. Большинство больных лекарства все-таки принимало постоянно — те, кто давал на лекарства «хороший ответ». Они сознавали пользу медикаментозной терапии и даже специально просили районных докторов положить их в больницу, чтобы не тратиться на таблетки. Больные же из второй группы прием лекарств по разным причинам саботировали.

Альфия, естественно, прекрасно об этом знала и всегда требовала от Нинки, чтобы та тщательно отслеживала настроение больных и их желание или нежелание лечиться. Но для Димы в этой работе открывалось столько нюансов…

— Так вы лекарства пили или нет? — повторил он свой вопрос.

— Затемнеет моя душа, если скажу вам неправду. Не пила лекарства я, Дмитрий Ильич.

— Сколько дней не пили? Три дня, четыре, неделю?

— Месяц уже почти не пила.

— Да вы что? С ума сошли?

Хохлакова молчала.

— Почему не пили лекарства?

Она еще помолчала.

— Меня с них разносит.

— Как это разносит? Куда?

— Вширь разносит. И вглубь. Я уже в теле своем просто не помещаюсь.

Теперь Сурин посмотрел на больную по-новому.

«У нее нарушение жирового обмена. И отек. Что же я должен в этом случае сделать?»

— Вот что, Ольга Евгеньевна, — сказал он твердым голосом, как раньше разговаривал со своими хирургическими больными. — Я поменяю вам лекарство. Но вы будете по-честному его пить. Хорошо? Договорились?

— Хорошо. Только вы не будете мне делать разряды?

— Что за разряды? — «Электрошоковая терапия, что ли? Так ее же, наверное, уже не применяют…»

— Электрические. Я от них помру.

— Не буду назначать вам никакие разряды. Сначала уколы два раза в день, потом таблетки. Согласны?

Гул в голове усилился до максимума.

— Давайте-ка еще и давление смеряем.

Как Дима и думал, ко всем психиатрическим делам присоединился еще гипертонический криз. Давление зашкалило за сто восемьдесят.

— Оля, пошли в процедурку на капельницу.

— Вы же сказали, укол?

— Нет, надо капельницу.

— Нинка будет делать?

— Ну, если хотите, я сам поставлю.

Он увидел, как с толстой щеки Хохлаковой поползла к бугристому подбородку широкая дорожка слезы.

— Оля, ну что такое? Пошли!

— Пойдемте, Дмитрий Ильич! Я с вами пойду. — Она отлепила руки от головы и вытерла щеки. — Я знаю, я верю, Дмитрий Ильич, что вы меня вылечите. Я с вами не умру.