Онлайн книга «А зори здесь тихие...»
|
— Кому, спрашиваю, читаешь? — Никому. Себе. — А чего же в голос? — Так ведь стихи. — А-а… — Васков не понял. Взял книжку — тонюсенькая, что наставление по гранатомету, — полистал. — Глаза портишь. — Светло, товарищ старшина. — Да я вообще… И вот что, ты на камнях-то не сиди. Они остынут скоро, начнут из тебя тепло тянуть, а ты и не заметишь. Ты шинельку подстилай. — Хорошо, товарищ старшина. Спасибо. — А в голос, все-таки не читай. Ввечеру воздух сырой тут, плотный, а зори здесь тихие, и потому слышно аж за пять верст. И поглядывай. Поглядывай, боец Гурвич. Ближе к озеру Бричкина располагалась, и еще издали Федот Евграфыч довольно заулыбался: вот толковая девка! Наломала лапнику елового, устелила ложбинку меж камней, шинелью прикрыла: бывалый человек. Даже поинтересовался: — Откуда будешь, Бричкина? — С Брянщины, товарищ старшина. — В колхозе работала? — Работала. А больше отцу помогала. Он лесник, на кордоне мы жили. — То-то крякаешь хорошо. Засмеялась. Любят они смеяться, не отвыкли еще — Ничего не заметила? — Пока тихо. — Ты все примечай, Бричкина. Кусты не качаются ли, птицы не шебаршатся ли. Человек ты лесной, все понимаешь. — Понимаю. — Вот-вот… Потоптался старшина: вроде все сказал, вроде дал указания, вроде уходить надо, а ноги не шли. Уж больно девка своя-то была, лесная, уж больно устроилась уютно, уж больно теплом от нее тянуло, как от той русской родимой печки, что привиделась ему сегодня в дреме. — Лиза, Лиза, Лизавета, что ж не шлешь ты мне привета, что ж ты дроле не поешь, аль твой дроля не пригож, — с ходу, казенным голосом отбарабанил комендант и пояснил: — Это припевка в наших краях такая. — А у нас… — После споем с тобой, Лизавета. Вот выполним боевой приказ и споем. — Честное слово? — улыбнулась Лиза. — Ну, сказал ведь. Старшина вдруг залихватски подмигнул ей, сам же первым смутился, поправил фуражку и пошел. Бричкина крикнула вслед: — Ну, глядите, товарищ старшина! Обещались!… Ничего он ей не ответил, но улыбался всю дорогу, пока через гряду на запасную позицию не вышел. Тут он улыбку с лица смахнул и стал искать, куда запряталась боец Четвертак. А боец Четвертак сидела под скалой на мешках, укутавшись в шинель и сунув руки в рукава. Поднятый воротник прятал ее голову вместе с пилоткой, и между казенных отворотов уныло торчал красный хрящеватый носик. — Ты чего скукожилась, товарищ боец? — Холодно… Протянул руку, а она отпрянула: решила сдуру, что хватать он ее пришел, что ли… — Да не рвись ты, господи! Лоб давай. Ну?… Высунула шею. Старшина лоб ее стиснул, прислушался: горит. Горит, лешак тебя задави совсем! — Жар у тебя, товарищ боец. Чуешь? Молчит. И глаза печальные, как у телушки: любого обвиноватят. Вот оно, болотце-то, товарищ старшина Васков. Вот он, сапог, потерянный бойцом, твоя поспешаловка и майский сиверко. Получи в натуре одного небоеспособного — обузу на весь отряд и лично на твою совесть. Федот Евграфыч сидор свой вытащил, лямки сбросил, нырнул: в укромном местечке наиважнейший его энзе лежал — фляга со спиртом, семьсот пятьдесят граммов, под пробку. Плеснул в кружку. — Так примешь или разбавить? — А что это? — Микстура. Ну, спирт, ну? Замахала руками, отодвинулась: — Ой, что вы, что вы… — Приказываю принять!… — Старшина подумал маленько, разбавил чуть водой. — Пей. И воды сразу. — Нет, что вы… — Пей, без разговору!… — Ну, что вы в самом деле! У меня мама — медицинский работник… — Нету мамы. Война есть, немцы есть, я есть, старшина Васков. А мамы нету. Мамы у тех будут, кто войну переживет. Ясно говорю? Выпила, давясь, со слезой пополам. Закашлялась. Федот Евграфыч ее ладонью по спине постукал слегка. Отошла. Слезы ладонями размазала, улыбнулась: — Голова у меня… побежала!… — Завтра догонишь. Лапнику ей приволок. Устелил, шинелью своей покрыл: — Отдыхай, товарищ боец. — А вы как же без шинели-то? — Я здоровый, не боись. Выздоровей только к завтрему. Очень тебя прошу, выздоровей. Стихло кругом. И леса, и озера, и воздух самый — все на покой отошло, затаилось. За полночь перевалило, завтрашний день начинался, а никаких немцев не было и в помине. Рита то и дело поглядывала на Васкова, а когда одни оказались, спросила: — Может, зря сидим? — Может, и зря, — вздохнул старшина. — Однако не думаю. Если ты фрицев тех с пеньками не спутала, конечно. К этому времени комендант отменил позиционное бдение. Отправил бойцов на запасную позицию, приказал лапнику наломать и спать, пока не подымет. А сам здесь остался, на основной, и Осянина за ним увязалась. То, что немцы не появлялись, сильно озадачивало Федота Евграфыча. Они ведь и вообще могли здесь не оказаться, могли в другом месте на дорогу нацелиться, могли какое-либо иное задание иметь, а совсем не то, которое он за них определил. Могли уже бед натворить уйму: стрельнуть кого из начальства или взорвать что важное. Поди тогда объясняй трибуналу, почему ты вместо того чтобы лес прочесать да немцев прищучить, черт-те куда попер. Бойцов пожалел? Испугался в открытый бой их кинуть? Это не оправдание, если приказ не выполнен. Нет, не оправдание. — Вы бы поспали пока, товарищ старшина. На зорьке разбужу… Какой там, к лешему, сон! Даже холода комендант не чувствовал, даром что в одной гимнастерке… — Погоди ты со сном, Осянина. Будет мне, понимаешь ли, вечный сон, ежели фрицев проворонил. |