Книга Дневники Клеопатры. Восхождение царицы, страница 102 – Маргарет Джордж

— Люди весьма успешно занимаются этим без помощи свыше, — усмехнулась Кальпурния. — Чтобы плодить бастардов, вовсе не обязательно быть богом.

Она явно намекала на Цезариона. Значит, о нем известно всему Риму. Что ж, пусть теперь Цезарь решает, что ответить. Пусть говорит!

Но Цезарь на эту наживку не клюнул. Он промолчал, а слуги стали уносить тарелки и готовиться к подаче десерта — набора изысканных сладких лакомств. Их предстояло запивать густым виноградным вином.

Вскоре появились маленькие подносы с заварным медовым кремом из Аттики и грушевым вареньем. Последним вынесли блюдо, доверху наполненное гранатами. Цезарь взял самый верхний плод и положил на мою тарелку, посмотрев на меня со значением.

«Наконец я встретил женщину мне под стать. Мы как две половинки граната, что идеально соединяются вместе».

Я вспомнила слова, сказанные им в Александрии. Тогда мне и вправду казалось, что мы с ним похожи. Но здесь, в Риме, в кругу его родных, у меня возникли сомнения. На кого он походит больше, на них или на меня? Каков он на самом деле?

— Чего ждать в будущем? — спросила я так тихо, что только он мог меня услышать.

Я вдруг поняла, что положение дел сложное и опасное. Властитель мира, взмахом руки смахнувший с египетской игральной доски все значимые фигуры, теперь окружен сомнительными друзьями, не всегда (я уловила это) считающими нужным скрывать враждебность.

«Мы в Риме не верим в такое».

Кем станет здесь Цезарь в итоге?

— Я не знаю, — ответил он так же тихо.

Я думала, что ужин закончился, но с удивлением услышала, что музыканты начали играть новые мелодии, и Цезарь сказал:

— Друзья, я хочу, чтобы вы первыми оценили начало сочинения об Александрийской войне. Мой добрый друг претор Авл Гиртий начал перелагать ее, и я пригласил его присоединиться к нам со своим рассказом, а заодно и с его славными тутовыми ягодами.

Комната наполнилась сдержанным гомоном. Позднее мне рассказали, что Гиртий, помимо всего прочего, известен утонченным кулинарным вкусом. Видимо, его тутовые ягоды действительно были превосходны.

Вскоре в помещение вошел представительный мужчина, за которым следовал раб с серебряным подносом, полным пурпурных ягод.

— Для меня высокая честь представить мой скромный рассказ о войне перед теми, кто видел описываемые события воочию, — сказал он. — Если мною допущены неточности, прошу вас, ваши величества, не стесняться и указывать на ошибки. Они вполне возможны, ибо, как известно всем присутствующим, меня там не было.

Он кивнул нам, оглядел собравшуюся компанию, шагнул вперед и начал декламировать:

— «Bello Alexandrino conflato Caesar Rhodo atque ex Syria Ciliciaque omnem classem arcessit: Creta sagittarios, equites ab rege…»

Цезарь нахмурился, сознавая, что и мне, и Птолемею трудно уследить за латинским повествованием. Однако я хотела, чтобы Гиртий продолжил: это давало мне возможность присмотреться к присутствующим, забыв о ежеминутной готовности отвечать на вопросы или произносить речи.

Увы, моему желанию не суждено было сбыться.

— Прошу прощения, — произнес Цезарь, подняв руку. — Боюсь, наши царственные гости не искушены в латыни. Полагаю, они гораздо лучше поймут рассказ на греческом языке.

— Ах да, конечно. — Гиртий закрыл глаза и вернулся к началу: — Когда вспыхнула Александрийская война, Цезарь призвал все флоты с Родоса, из Сирии и Киликии. С Крита он призвал лучников, а кавалерию…

Ягоды переложили в маленькие многоцветные стеклянные блюда. Многоцветное стекло делали у нас в Александрии. Интересно, кто выбрал эту изысканную посуду — Цезарь или Гиртий?

Отведав ягоды, я нашла их слишком терпкими.

— Весьма многолюден, ремеслами славен, товарами всяческими изобилен и зданиями дивными изукрашен сей город… — монотонно вещал Гиртий.

Мне трудно было следить за его речью, ибо мысли мои блуждали. Порывы легкого ветерка приносили из открытого сада густой, чуть сладковатый запах незнакомых растений.

Неожиданно Октавиан зашелся в приступе кашля, и только тогда я догадалась, что его утонченная хрупкая красота может быть признаком недуга. Гиртий вежливо остановился и лишь после того, как юноша совладал с кашлем, продолжил:

— Однако случись мне доказывать, что мужи сего города благородства исполнены, и не склонны к предательству, и коварству не родственны, вряд ли в том преуспел бы я…

— Я протестую! — воскликнул Птолемей. — Почему ты так говоришь?

— Я думаю, Гиртий имел в виду, что… — начал Цезарь.

— Нет, пусть Гиртий сам скажет! — уперся Птолемей.

Гиртий огляделся по сторонам в поисках помощи.

— Но ведь всем хорошо известно, что александрийцы ненадежны и склонны к мятежам. Даже в мирное время горожане устраивают бунты по любому поводу. Разве это неправда? — Он обратился ко мне.

— Да, — вынужденно признала я. — Нашим народом трудно управлять, а с тех пор как они низвергли (о, как ненавистно мне это проклятое слово!) Птолемея Десятого, толпа стала еще более буйной и непредсказуемой. В годы моего детства город взбунтовался из-за того, что один римлянин случайно убил кошку, а к моему восшествию на трон дело обстояло еще хуже. У меня фактически отобрали престол, и Цезарю пришлось прибегнуть к оружию, чтобы усмирить мятежную чернь, не признающую никакой власти. Правда, его власть она признала.

— Иными словами, — уточнил Брут, — Цезарь прибыл, чтобы навязать жителям Александрии то, чего они вовсе не желали?

— Не нужно представлять их свободолюбивыми героями, — сказала я. — Напомню: эти люди коварно убили своего благодетеля Помпея, искавшего у них убежища. Предатели, попирающие все нравственные законы.

— Помпея убил не народ, а кучка придворных интриганов, — не унимался Брут.

— При полной поддержке народа, — настаивала я.

К сожалению, Брут судил о вещах абстрактно. Чтобы понять ситуацию, нужно было вырасти в Александрии.

— И в эту кучку интриганов входили члены царской семьи, один из которых расстался с жизнью, а другая пройдет пленницей во время триумфа, — заявила Сервилия, качая головой так, что ее огромные жемчужные серьги двигались в такт движению.

Взгляд Цезаря остановился на них, и голос его смягчился.

— Я вижу, ты по-прежнему радуешь себя сокровищами Британии, — сказал он.

Брут опустил взгляд на блюдо с тутовыми ягодами и умолк.

— Это правда, что ты вторгся в Британию из-за любви Сервилии к жемчугам? — спросила Октавия.

Ее вопрос был поставлен прямо и, кажется, звучал без особого ехидства, но все равно вызвал досаду.

— Кто распускает столь нелепые сплетни? — воскликнул Цезарь. — Когда люди прекратят распространять обо мне оскорбительные толки?