Книга Дневники Клеопатры. Восхождение царицы, страница 20 – Маргарет Джордж

— Где ты была? — сурово спросила она. — Как ты осмелилась покинуть дворец и отсутствовать несколько дней, не уведомив меня? Впрочем, ты еще дитя. Выкладывай, кто тебя надоумил!

— Я сама все придумала и заставила Небамуна, дядю Мардиана, взять с собой меня и несколько других детей. Это мы его надоумили, а не он нас.

Только бы она мне поверила!

— «Взять тебя» — куда?

— Посмотреть на пирамиды и Сфинкса.

Я ожидала, что она рассердится, но она рассмеялась. И тут я поняла, в чем дело. Сестра опасалась моей причастности к интриге или заговору и успокоилась, поняв, что речь шла всего лишь о детском любопытстве. На меня нахлынула волна облегчения — значит, вредить мне она не станет. Во всяком случае, сегодня.

— Неловко признаться, — промолвила Береника, — но я их никогда не видела.

— О, они похожи на мечту! — сказала я. — Один их вид вселил в меня гордость за то, что я египтянка.

— Ты не египтянка. Ты — гречанка из рода Птолемеев! — напомнила Береника.

— Птолемеи здесь триста лет, и фактически мы уже египтяне.

— Что за чушь ты говоришь! Еще одна из твоих дурацких идей! В наших жилах нет ни капли египетской крови. И не имеет значения, сколько времени мы здесь!

— Но…

Я хотела сказать, что мы стали египтянами по духу, если не по крови, но она меня оборвала.

— Если кусок красного гранита пролежит рядом с куском серого гранита тысячу лет, разве он изменится? — воскликнула она.

— Люди — не камни, — упорствовала я.

— Порой они бывают такими же твердыми.

— Но не ты, — сказала я, пытаясь ей польстить. — В тебе есть доброта и нежность.

На ее лицо вернулась легкая улыбка.

— Надеюсь, их почувствует и мой муж.

— Муж? — Я чуть не поперхнулась.

— Да. Я только что вышла замуж, и тут наша сестра Клеопатра покинула нас. Она превратила дом радости в дом скорби. Но таковы превратности судьбы.

— Кто же… Кто он?

— Царевич Архелай из Понта, — ответила она.

На сей раз на ее лице расцвела настоящая улыбка. Должно быть, ее муж был красив и она любила его.

— Надо же, я отлучилась на несколько дней, а сколько всего произошло! — вырвалось у меня.

— И это далеко не все, — сказала сестра. — Мы готовимся к защите от наемников нашего отца! На римские деньги — взятые взаймы, конечно! — он нанял римлян, чтобы вторгнуться в Египет и попытаться вернуть трон.

Ее голос дрожал от негодования и гнева.

— Но как же пророчество Сивиллы? — снова спросила я.

— Цицерон нашел способ его обойти! Да, великий римский оратор, что гордится своим благородным происхождением, ничем не отличается от купца, совершающего сделку на базаре. Единственная разница: торгует он словами, а не делами.

— Но как он сумел?

Неужели никто мне не объяснит? Я ведь знала это пророчество, гласившее: «Если царь Египта обратится за помощью, не отказывай ему в дружбе и поддержи его, но не посылай с ним войска, ибо если ты сделаешь это, то столкнешься с опасностями и трудностями». Как можно обойти столь недвусмысленное указание?

— Вроде бы Габиний, римский наместник Сирии, должен послать царя вперед, а свои войска вести сзади. Тогда получается, что он не «посылает войска с ним», а только «поддерживает» его, — фыркнула Береника. — Мы должны быть готовы встретить их.

Отец возвращается! Римляне восстановят его на троне! Меня охватил восторг, который я всеми силами старалась скрыть.

— Я буду неотлучно у себя, — заверила я ее. — Можешь больше не тревожиться обо мне. Я очень сожалею, что своей необдуманной выходкой заставила тебя беспокоиться.

О необходимости наказать Небамуна сестра забыла — римская армия вытеснила из ее головы все обыденные заботы. Это хорошо; а я укроюсь в своих покоях и буду надеяться, что она забудет и обо мне.

Дальнейшее произошло очень быстро. Такова была твоя воля, о Исида: ты пожелала отдать замышлявших зло в руки тех, против кого строились козни. Ты пожелала, чтобы мой отец, Птолемей Двенадцатый Филопатор Неос Дионис, вернулся на свой престол. Ты привела войска Габиния к Пелузию на границе Египта и позволила ему, преодолев сопротивление тамошнего гарнизона, открыть путь на Александрию. Именно ты ввергла сторонников Береники в смятение, повлекшее за собой поражение ее армии и гибель ее молодого супруга, однако твоим же благоволением командир римской кавалерии выказал милосердие к побежденным египтянам и удостоил Архелая почетного погребения, тем самым снискав расположение жителей Александрии. Звали того римского командира Марк Антоний, и в ту пору ему было двадцать семь лет.

Именно ты привела в движение эти силы, и именно по твоему соизволению в столь короткий срок произошли столь важные события, определившие мое будущее.

Поскольку изменницу Беренику ожидала публичная казнь, я становилась старшей царевной в роду. Следовательно, мне предстояло стать царицей.

Царица. Я буду царицей. Вновь и вновь я повторяла эти слова, но, в отличие от сестер, не намеревалась торопить время. Пусть предназначенное свершится в срок. Они проявили нетерпение, попытались обмануть судьбу, но их потуги лишь расчистили мне путь к трону.

Эта мысль вызвала у меня улыбку.

Я царица. Третий ребенок, девочка. Ну как такое может случиться, если не волей Исиды? Воистину, нити судьбы в ее руках!

Моя радость при виде отца не знала границ. Я обняла его и с удивлением увидела, что теперь наши с ним глаза находятся почти вровень. За три года его отсутствия я сильно изменилась.

— Ты вернулся! Благополучно!

Это казалось невозможным, но это свершилось, как бывает в ответ на молитвы.

Отец смотрел на меня, словно припоминал, кто перед ним.

— Ты выросла, мое милое дитя, — промолвил он наконец. — Ты станешь царицей, какую заслуживает Египет.

— Сейчас мне четырнадцать, — напомнила я ему на тот случай, если он упустил мой возраст из виду. — Я надеюсь, что не стану царицей еще долго — да царствует фараон миллион лет, как говорили древние.

— У тебя прежняя улыбка, — мягко произнес отец. — Я хранил ее в сердце эти годы.

Однако этот добрый и сентиментальный человек заставил нас присутствовать на казни его дочери Береники. Я до сих пор удивляюсь, как в нем соединялись столь разные черты.

Я пыталась отговорить его на том основании, что смерть — дело интимное и человек должен иметь возможность умереть не на глазах у зевак. Но отец настоял на своем.

— Кара непременно должна быть публичной, поскольку публичной была измена, — заявил он.

Точно так же отец настоял и на присутствии восстановивших его власть римлян: пусть видят, на что пошли позаимствованные у них деньги.