Книга Дневники Клеопатры. Восхождение царицы, страница 74 – Маргарет Джордж

— Если я пожелаю послать за этим, как его имя — Иезекия?..

— Прежде всего, не надо называть его Иезекией. Нам, не иудеям, лучше использовать греческое имя.

Я ушла с твердым намерением побеседовать с этим Эпафродитом. Может быть, бог Яхве благосклонно пошлет мне как раз того человека, который так нужен во главе казначейства? Иногда боги дают нам именно то, в чем мы нуждаемся — когда мы готовы принять их дары.

Иезекия — то есть Эпафродит — получил мое предложение и выразил готовность встретиться. При его великой занятости он выделил для этого час в полдень, перед ритуалом умирания Адониса.

Что означал такой ответ? Я знала, что иудеи относятся к нашим «языческим» церемониям или с благочестивым ужасом, или со снисходительной насмешливостью. Судя по нарочито независимому ответу, Иезекия принадлежал к тем евреям, которые не одобряли правления Птолемеев, хотя в недавней Александрийской войне иудейская община поддержала Цезаря. Поразмыслив, я решила не придавать этому особого значения. Мне интересно побеседовать с человеком вне зависимости от его верований и политических предубеждений.

Когда он прибыл — точно в назначенный час — и вошел в комнату, я была поражена: за исключением статуй и иных произведений искусства, он оказался самым красивым человеком, какого я когда-либо видела. Неожиданность усугублялась и тем, что я была наслышана о нем как о замечательном счетоводе и приверженце порядка и ожидала увидеть невзрачного умника, без конца сверяющего весы и листающего счетные книги. Возможно, он этим и занимался, но его лучистые голубые глаза напоминали чистейшие, залитые солнцем воды, а львиная грива блестящих черных волос обрамляла лицо, походившее на классический портрет Александра. Рубиново-красное одеяние усиливало впечатление, делая его красоту и вовсе неотразимой.

Я воззрилась на него.

— Я думала, ты старик, — вырвалось у меня.

— Мне сорок пять, — ответил он на безукоризненном, явно выученном в Афинах греческом языке. — Хотя, наверное, для тебя я и вправду стар, ведь тебе всего двадцать два… всемилостивая царица, — беззаботно добавил он.

Выглядел он гораздо моложе.

— Мне сказали, что тебя следует звать Эпафродитом, — промолвила я. — Откуда у тебя такое имя?

— Мне дала его матушка, — не без удивления ответил иудей. — Боюсь, царица, она слишком увлекалась эллинской поэзией. Имя означает «Красавец».

От очевидных комментариев я предпочла воздержаться — надо полагать, он их наслышался в избытке.

— А что означает Иезекия? — спросила я и тут же добавила: — Сразу предупреждаю, что ваш язык мне знаком.

— О, так не желаешь ли ты, чтобы и наши дела велись на еврейском языке? — спросил он весьма серьезным тоном, и мне пришлось заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что это шутка. — Иезекия обозначает «мощь Господня».

— Нет, боюсь, мой еврейский не настолько хорош, чтобы разбираться в расчетах, — ответила я. — Он годится для того, чтобы поддержать беседу, но не для серьезных дел. Однако затруднений возникнуть не должно — твой греческий идеален, что тебе, разумеется, прекрасно известно.

— Я слышал разговоры о том, что ты знаешь еврейский, — промолвил он, — и удивлялся. Теперь, когда ты подтвердила это сама, могу лишь спросить: зачем он тебе понадобился?

— Я вообще люблю изучать языки, да и даются они мне легко. Видимо, у меня к ним способности. Кроме того, я считаю, что возможность обходиться без переводчиков или контролировать их — большое подспорье для правителя.

— Мудрое решение. Перевод, даже самый правильный, не всегда полностью передает особенности сказанного, а выбор слов или акцентирование отражают пристрастия человека.

Он помолчал и добавил:

— Например, употреби я только что вместо слова «отражают» слово «изобличают», моя фраза приобрела бы несколько иной смысловой оттенок.

— Верно. Так вот, Эпафродит…

Я объяснила ему, что мне требуется: прежде всего, наведение полного порядка в казначейских документах и обеспечение контроля за расходованием средств, предназначенных для помощи населению.

— Задача серьезная, ваше величество, — без раздумий ответил он, — и ей необходимо посвятить себя целиком. На другие дела времени не останется, а между тем их у меня немало.

— Почему бы тебе их не отложить? Положение чрезвычайное.

— Вот так взять и отложить? Ты вызвала меня к себе, ни о чем не предупредив, и хочешь, чтобы я все бросил и взялся за твое поручение? Если я оставлю свои нынешние обязанности, торговый порт придется закрыть. Между прочим, убытки понесут не только купцы, но в первую очередь твоя казна. Лучше поищи другого казначея.

— Пожалуйста! Помоги нам хотя бы проверить книги учета пошлин. Потом я найду кого-нибудь другого.

На протяжении разговора он продолжал стоять. Его одежды ниспадали прямыми складками почти до пола, открывая взгляду лишь дорогую обувь из кожи газели, а поза выражала сдержанное спокойствие.

— Кроме того, — продолжила я, — мне и в голову не приходило, что ты сразу после нашего разговора бросишь старые дела и возьмешься за новые. Однако в перспективе мне нужен знающий человек, способный справиться с одной из самых ответственных должностей. Меня, знаешь ли, всегда удручало — я бы сказала «забавляло», да в действительности это не смешно — желание людей иметь мудрых, честных, человеколюбивых царей, хотя их советниками они готовы видеть глупцов и невежд. Все сетуют на тупость, леность и нечестность чиновников, но стоит предложить такому обличителю взвалить бремя государственных забот на себя, как он тут же придумывает отговорку и предпочитает заниматься семейными делами. И кого же винить, если мудрые люди не желают послужить царю?

— Я не единственный, кто способен успешно вести дела, — упрямо заявил он. — Да и едва ли стоит отдавать денежные средства всего Египта на попечение александрийца.

— Деньги есть деньги, — сказала я. — Драхма — это драхма, хоть в Александрии, хоть в Асуане. Дело не в том, что ты александриец, а в том, что ты, как и весь твой народ, не одобряешь моего правления. Я знаю, ты испытываешь ко мне неприязнь.

В первый раз он позволил себе выказать какое-либо чувство кроме спокойной отстраненности.

— Нет, никакой неприязни. Хотя должен признать, что некоторые евреи действительно чувствуют пренебрежение к себе. Оно выражается в том, что власти всячески благоволят грекам. Правда, Цезарь… — Он сделал паузу, чтобы выделить имя. — Тот был щедр к тем, кто выказал ему приверженность в час нужды.

— Так ведь и я в то время была с ним! И разве теперь не час нужды? Эта та же война, только не между претендентами на власть, а между людьми и силами природы.

— Мы были рады помочь Цезарю.

Почему он уже дважды с таким нажимом произнес имя моего возлюбленного? Не потому ли, что не может в открытую задать вопрос: «Кто будет нашим настоящим правителем, ты или Цезарь?» Иудеи явно предпочли бы римского полководца.