Онлайн книга «Куриный Бог»
|
— Ингкел, я слышал, вы вовсе не потому воюете. Даже если бы люди не сделали вам ничего плохого, вы все равно убивали бы их в Дельте. Кто первый начал эту войну, Ингкел? Кто первым убил? Готов спорить, это были кэлпи. Ингкел беспокойно пошевелился. — Откуда ты знаешь? — Догадался. Дочь-сестра сказала, вы воюете в силу обычая, вот и все. И тот, кто уцелеет, становится старейшим. Ингкел торопливо прижал пальцы к губам. — Она говорила с тобой об этом? — спросил он невнятно. — Да. Ингкел уронил руку. — Тогда ты и вправду бард. Пой! Вдалеке прилив гнал по Дельте гигантскую волну, но здесь слышался лишь отдаленный гул, словно где-то далеко садился на уходящую в Плавни взлетную полосу грузный бомбардировщик. Фома расчехлил арфу и встал в лодке. Какое-то время он покачивался в такт волне, пытаясь найти свой внутренний ритм, потом запел: Пока вода над зеленой волной плещет, Пребудут племя людей и племя кэлпи, Пребудут в мире! Будут ласкать грозных воинов Дельты Белые королевы рода людского! Каждый станет старейшим и даст начало Новому племени, коему равных не будет. Будут мужи людей ладить лодки, Будут мужи кэлпи ловить рыбу, Вместе потомство Будут они растить под солнцем Дельты. Правду реку я — каждому будет пара, Каждому будет слава, Есть у людей барды, Песни о мире, Песни любви, объятья, брачное ложе… Каждый станет началом новому роду… — А-а! — закричали кэлпи и ударили копьем о копье. Лучшая моя песня, думал Фома, люди прекрасны, я люблю их, это мое племя, мой род, равного которому нету. И кэлпи полюбят людей и не захотят умирать, они полюбят жизнь, ковровая бомбардировка не истребила их, как ожидалось, люди вынуждены будут пойти на переговоры… Я сам пойду на переговоры, я буду мостом, посредником, ведь люди жестоки от отчаяния, от страха, а страха больше не будет… И ехидная улыбка Хромоножки всходила над этими мыслями, точно ущербный серп луны. Я проклинаю битву, игрушку детей безумных, Больше ее не будет петь эта арфа, Только любовь в ее золотом уборе — Вот что достойно истинно взрослого мужа! И маленький пакостник Роджер бегал кругами по детской площадке, крича: «Фома — кэлпи! Фома — вонючий кэлпи!» И качались во мраке на плоту уложенные бок о бок, бледные, как личинки навозных мух, холодные, мертвые люди, и горели мертвые кэлпи, развешанные на наблюдательной вышке… Лодки кэлпи виделись смутно, словно сквозь радужный туман. Это слезы, подумал он, всего лишь слезы. Но он продолжал петь, и арфа Амаргена стонала под его рукой. Пять песен спел я — песню битвы и песню смерти, песню хитрости и песню славы. Я спел песню королевы. Эта — последняя. И тогда он поднял арфу и ударил о колено, и она всхлипнула в последний раз, точно прощая его. — Я больше не буду петь! — крикнул он. — Я не буду петь битву! Это последняя моя песня! — Ааааа! — вопили кэлпи; лица их с раскрытыми ртами казались странно одинаковыми, и ему стало страшно. Ингкел один из всей толпы не вопил, но в глазах его стояли слезы. — Это была замечательная песня, Фома, — сказал он. — Я сомневался в тебе. Прости. Ты лучший бард, что у нас был. — Я спел песню мира, — вздохнул Фома, усталый и опустошенный, — я все-таки спел песню мира. — После такой песни воины ринутся в битву как водяные кони, — согласился Ингкел, — такого еще никогда не было. Ты погляди на них! — Но я не пел песню битвы, — слабо возразил Фома, — я пел песню любви. — Маленький мальчик, — нежно сказал Ингкел и поцеловал его в плечо, — маленький мальчик. Песня любви и есть песня битвы. Как можно убивать врагов, не любя их? И ты прав, что сломал свою арфу, — такую песню невозможно повторить. Это вершина. Другие барды будут петь об этом столетиями… И тогда Фома заплакал. — Я маленький мальчик, — говорил он сквозь слезы, — ты прав, Ингкел, я просто маленький мальчик. Что я наделал, Ингкел, что я наделал? Но крики воинов заглушали его слова… От лодок, плясавших на волнах выжженной Дельты, рябило в глазах. Я сделал что-то ужасное, думал Фома. Она что-то сделала со мной тогда, я был маленьким и стал большим. Но не совсем большим. Я ничего не понял. — Если бард поет, — сказал Ингкел, — это открывается всем. Новое знание приходит через барда. Ты пел про ваших дочерей-сестер. Это правда? Фома пожал плечами. У них в классе было десять мальчишек и тринадцать девчонок. Девчонок всегда больше. Это всем известно. — И мы все сможем стать старейшими? — Я не знаю, Ингкел, — с тоской проговорил Фома, — я пел не про это. Я пел про любовь. Ингкел, как объяснить? Вот ваше племя… вот племя людей… я как мост между вами. Люди не могут выжить в Дельте, они слишком привязаны к своим машинам… а кэлпи не могут бесконечно воевать просто ради войны. Вы нужны друг другу. — Ты пел именно об этом, маленький бард, — кивнул Ингкел. — Почему ты называешь меня так? Совсем как она. — Потому что я люблю тебя, маленький бард, — Ингкел улыбнулся, — ты спел прекрасную песню. Такой у нас еще не было. — И поэтому вы идете воевать? — Конечно! Как же еще? Прекрасная песня, прекрасная битва. Ночь была глухой и черной. Кэлпи умеют вызывать тучи, подумал Фома, умеют приказывать ветру, умеют говорить с деревьями… И я так и не узнал, как это у них получается. — Вы все погибнете, — сказал он, — и люди погибнут. Не все, но многие. — Кто не погибнет, станет старейшим, — ответил кэлпи, — таков закон. А у вас есть дочери-сестры. Вряд ли Доска похожа на дочь-сестру, подумал Фома. Или мама. Или маленькая сопливая Лисса. — У людей нет дочерей-сестер, — сказал он безнадежно, — у них есть просто дочери. И сестры. — Вы — удивительное племя, — нежно стозвался Ингкел. И воины в лодках, грозные воины кэлпи застучали древками копий о днища. И закричали: — Веди нас, бард! Что я наделал, думал Фома. Это потому, что я все-таки не кэлпи, я не понимаю всего. Я вообще ничего не понимаю. Они способны думать только о войне, слышать только боевые песни, а я не могу остановить их. У меня больше нет арфы. Но я пел без арфы, я смогу, только нужно спеть правильную песню. Ах, если бы я мог знать, какая песня правильная! Но я всего лишь маленький мальчик, белая личинка, которой не суждено стать крылатой тварью. |