Книга Малая Глуша, страница 95 – Мария Галина

– Вы пытаетесь меня на чем-то поймать, – сказал он. – Запутать меня.

– А чего ты хотел? – пожал огромными плечами песьеголовый.

– Я хотел… – Он набрал в легкие жаркий сухой воздух с привкусом железа и пепла. – Я хотел… я пришел сюда за человеком. И я уйду отсюда с человеком. Я понимаю, вы сейчас изо всех сил стараетесь показать мне, что нет никакой правды, что все… неопределенно. Я не знаю, как у вас. У меня есть правда. Одна. Я пришел за своей женой, и я заберу ее. Вот так.

– Да ты философ, братец, – сказал песьеголовый.

– Нет, – сказал он.

Он прошел по земляному полу в угол и сел на корточки. Теперь он увидел, что в очаге на огне стоит горшок и в нем что-то кипит и булькает.

– Я вожу за плату, – сказал песьеголовый. – Ты знаешь?

– Я заплатил на той стороне.

– Не считается.

– Плата, – сказал он. – Хорошо. Но у меня только то, что с собой. Что вы можете у меня взять?

– То, что ты можешь нам дать. – Песьеголовый, пригнувшись, чтобы не задеть головой низкий потолок землянки, подошел к нему и сомкнул чудовищные когти у него на запястье. – Пойдем.

Краем глаза он увидел Инну, жавшуюся к стенке со своим чемоданом.

– А она? – спросил он.

– Она тоже.

Песьеголовый, по-прежнему сжимая железной хваткой его руку, обогнул очаг, и он увидел темный лаз, открывающийся в земляной стене; песьеголовый толкнул его в спину, и он вдруг отчетливо подумал, что его ведут убивать. Я даже не успел попрощаться с Инной, подумал он, а жаль. Ему вдруг пришло в голову, что все, что он видит за рекой, – одно сплошное умозрение, равно как это его путешествие, и, если напрячься и разорвать морок, он окажется у себя в квартире, за окном будет пыльное московское лето, бесплодное, пожирающее само себя, но вполне вещественное и оттого вдвойне безнадежное. А если бы мне удалось вывести отсюда Ритку, подумал он, так бы и пришлось жить на грани чуда, морока. Как объяснить ее появление друзьям? Знакомым? Своим родителям? Ее родителям? Как выправить ей документы? Как разговаривать с ней? О чем? Почему я раньше об этом не подумал?

Или просто поселимся с ней в Болязубах, в Болязубах ее примут. Купим дом, заведем корову, кур… Вот чушь, ей-богу.

Песьеголовый жарко дышал за его спиной, а впереди горел смутный свет, и когда он выбрался наконец наружу, увидел, что находится в помещении, размеры которого определить невозможно. На крошечном освещенном пятачке (кажется, это была керосиновая лампа) за грубо сколоченным столом сидел еще один песьеголовый и листал амбарную книгу, вроде той, что была у перевозчика. Песьеголовый был в очках в золоченой тонкой оправе.

– Садитесь, – сказал песьеголовый.

Тот, который вел его, подтолкнул в спину, и он увидел перед столом такой же грубо сколоченный табурет.

Он сел, и песьеголовый напротив провел огромной лапой по расчерченным графам бумажного листа.

– Ваше дело рассмотрено, – сказал песьеголовый. – Но решение еще не вынесено.

Сидя напротив песьеголового, он положил руки на стол; руки были ободраны, в грязи, а на запястьях – кровавые следы от веревок.

– За кем следуете? – спросил песьеголовый скучным канцелярским голосом.

– За женой.

– Долго были женаты?

– Пять лет.

– Ладили?

– Как все люди. То есть да, конечно.

– Вы женились на ней по любви?

– А вам не кажется, что это не ваше дело? – спросил он.

– Это нам решать, наше дело или нет. Отвечайте на вопрос.

– Да.

– Где вы познакомились?

– На вечеринке у общих знакомых.

– Вы пришли туда с девушкой?

– Да. Я пришел с другой девушкой.

– Как ее звали?

– Алла. Да, точно, Алла.

– А ваша будущая жена? Она тоже была не одна?

– Да. Ушли мы с ней оттуда уже вместе.

– Отец вашей жены был крупным начальником. Это вас привлекало?

– Это было… – он помолчал, подбирая слова, – частью ее личности. Ее обаяния.

– И ее семья вас приняла?

– Им ничего другого не оставалось, – сказал он. – Она просто привела меня, и мы стали жить вместе. Потом поженились.

– А до этого где вы жили?

– Я жил со своими родителями, – сказал он.

– Они вам советовали не упустить такую выгодную партию?

– Нет, – сказал он. – Они были недовольны. Они считали, что она избалованная, легкомысленная. Что мне нужна другая женщина.

– Она была избалованной? Легкомысленной?

– Да. И это только добавляло ей привлекательности.

– У вас бывали ссоры? Взаимное непонимание?

– Как у любой другой пары, – сказал он.

– Ничего такого, что вы хотели бы забыть?

– Нет.

– Ничего такого, о чем могли бы сейчас рассказать мне?

– Послушайте, – сказал он, – я пришел сюда для того, чтобы увести ее. Мне сказали, это можно. Почему я должен вам рассказывать… всякие несущественные подробности?

– Потому что я пытаюсь понять, – сказал песьеголовый, – почему вы тогда не бросились за ней на дорогу.

– Потому что струсил, – сказал он тихо.

– Не потому, что в глубине души хотели, чтобы она погибла под колесами?

– Я любил ее. – Он оттолкнул тяжелый табурет и вскочил.

– Спокойно, – сказал песьеголовый. – По-вашему, одно другому мешает? Вспомните тот вечер, когда вы пошли провожать Калязиных.

– Откуда вы все это знаете, мать вашу?

– Мне положено по должности, – сказал песьеголовый и захлопнул книгу, по которой водил лапой.

– Все? – спросил он.

– Нет. – Песьеголовый снял очки и аккуратно положил их на стол дужками вниз. – Теперь плата.

– Какая еще плата? – Он почувствовал, как замирает в животе от неприятного предчувствия. – У меня ничего нет.

– Я все взвесил, – сказал песьеголовый. – И возьму с вас немного. Всего один палец.

– Что?

– Вам жалко? У вас их десять. На руках, я имею в виду.

– Вы отрежете мне палец? – переспросил он.

– Да. Уверяю вас, очень аккуратно.

Песьеголовый нагнулся, поднял с пола и поставил на стол крохотную гильотинку, какой режут кончики сигар, и белый кусок бинта, который, сложив в несколько раз, подложил на подставку.

– Мне ничего не говорили, – сказал он жалко. – Ни про какой палец…