Онлайн книга «Медведки»
|
На кофейной плитке пола расплылось мокрое озерцо с фрагментами желчи. – Хреново, – сочувственно сказал Палыч, выглядывая у меня из-за спины. Я позвал: – Папа! Он слабо застонал и что-то пробормотал. Я схватил его под мышки и попробовал поднять, но халат соскользнул с него, как пустая шкурка, а сам он так и остался сидеть, только чуть завалился набок. Я сказал: – Палыч, помоги. Глаза у папы были закрыты. Это хорошо? Или плохо? В спальне я накрыл папу одеялом, вернулся в туалет, подтер рвоту и подобрал халат. Палыч топтался в прихожей. – А хорошо тут стало, – сказал он одобрительно, – давно пора было. Я-то думал, ты лох. И батя твой говорил, ты лох. А ты вон как. Сметанкина, получается, как бы не существовало. Я не стал объяснять Палычу, что ненавижу обои под краску. И плитку кофейного цвета. И точечные светильники. Вместо этого спросил: – Палыч, у тебя активированный уголь есть? – Фильтры, что ли? – Нет, таблетки такие. – Аллохол есть, – сказал Палыч, – принести? – Давай на всякий случай. Я дверь запирать не буду. – Лучше бы запер, – сказал Палыч, – возился тут ночью на площадке кто-то. Шумел и возился. – А кто? – Не знаю, – сказал Палыч неуверенно, – может, собака? Большая? – Палыч, страшнее людей никого нет. Папа лежал в той же позе, он даже не пошевелился. Из-под подушки торчал матерчатый лоскутик зеленого и золотого, я потянул за него, и галстук выскользнул, точно змейка. Я вернулся в гостиную и набрал ноль-три. – Да? – спросил усталый голос. Я сказал: – Базарная, четырнадцать. Квартира девять. Вроде отравление. Пожалуйста, поскорее. Пожалуйста. – Сколько? – спросил усталый голос. – Что? – Лет сколько? – Шестьдесят четыре, – соврал я. Я слышал, «Скорая» неохотно едет к тем, кто старше шестидесяти пяти. – Промыли? – Простите? – Желудок промыли? – Нет. То есть... рвота, озноб. Я не врач. Пожалуйста... – Страховой полис есть? – Да. Конечно. – Ждите, – сказал усталый голос. Я положил трубку. Она почему-то скользила в ладони, и я тут только увидел, что на ладонь намотан сметанкинский подарок: новый папин галстук, золотой и зеленый, такой гладкий и нежный, что казался мокрым. Пришел Палыч, принес аллохол. Я сказал ему положить на столик в кухне и чтобы он налил себе чаю. Чудовищный цветок плавал в чайнике, точно мертвая рыба. Палыч с опаской покосился на него и сказал, что попьет дома. И ушел. Папа вроде перестал трястись. Я не знал, лучше это или хуже. Подумал, что надо найти страховой полис. Прикроватная тумбочка тоже осталась старая, когда-то полированная, как тогда было модно, а теперь потертая, с кругами от чайных чашек. Я заглянул внутрь. Там было пусто, только в углу лежали почему-то свернутые в комок старые носки с протертыми дырками на пятках. В платяном шкафу висели папины костюмы – один светлый, летний, другой серый, повседневный. Еще там была мамина каракулевая шубка. От нее сильно пахло нафталином. Я представил себе, как папа открывает шкаф и проводит рукой по шубке, как бы ненароком. На фанерном дне что-то лежало, толстое, серое и с завязками. Ну да, папа любил такие папки. Я вытащил папку и развязал белые шнурочки. Там было все: папин паспорт, страховой полис, большой потертый диплом об окончании высшего учебного заведения с выдавленным на коленкоровой корочке толстым гербом несуществующей страны, пенсионное, мамино свидетельство о смерти, еще какие-то бумажки, старые и с как бы обгрызенными краями. Сметанкин и правда ничего не украл. Ни папиного паспорта, ни свидетельства о собственности, ничего. Ему нужно было нечто большее. Целая чужая жизнь. В каком-то смысле мы с ним и правда были похожи. Жалко, что он оказался не родственником. Мы бы вместе как-то все уладили. Поскольку если один упадет, то другой его поднимет. Я достал страховой полис и выложил его на тумбочку. Собрал папины вещи: бритву, зубную щетку, носовые платки, кружку, тапочки в отдельном пакете и всякую другую мелочь, делающую человека человеком. Уложил в пластиковый пакет. Подумал и положил туда еще и аллохол. Тут я почему-то решил, что «Скорая», наверное, уже подъехала. Выглянул в окно: точно, она стояла прямо под окном. Врач с чемоданчиком сверху казался коротеньким, большеголовым и очень деловитым. Потом вышла еще медсестра, я не видел, молодая она или нет. Тут женщина и врач стали расплываться, а синий огонь на крыше автомобиля отрастил щупальца, и я понял, что пошел дождь. Я прошел к двери и распахнул ее пошире, чтобы им было легче найти нужную квартиру. Они поднимались по лестнице, устало переговариваясь, наверное, это был не первый их вызов. – Это кто, ваш отец? – спросил врач. Обувь он снимать не стал, и на новеньком ламинате остались мокрые следы. Надо будет потом их вытереть, чтобы не попортить лак. Куда эта сволочь Сметанкин задевал мой коврик с оленями? Врач склонился над папой, и я видел лишь его спину в белом халате. Медсестра деловито отпиливала горлышко у ампулы. Врач ей велел? Я не слышал, чтобы он что-то ей вообще говорил. Теперь она держала его запястье и шевелила губами. Она была очень немолода. Я подумал, что первый раз за много лет папу держит за руку посторонняя женщина. Не тетя Лиза. Было бы здорово, если бы она время от времени навещала папу, а он бы жаловался ей на современные нравы. А потом она бы один раз осталась и больше не уходила. Я не против. Врач обернулся ко мне. В блестящем стетоскопе на груди плясали все пять светильников-конусов. Вот он был моложе меня. Какой-то в этом есть непорядок. Я спросил: – Что, доктор? – Вы ему что давали? – Ничего. Хотел аллохол. – Ну-ну, – сказал врач без выражения. – Он сильно отравился? – Он вообще не отравился. Это инфаркт. Обширный. – Но он ведь жаловался... – Симптоматику инфаркта иногда можно перепутать с отравлением, – сказал врач, – тошнота, рвота. Рези в животе. Да... У него не было никакого сильного эмоционального потрясения? – Были семейные неприятности. |