Книга Средний пол, страница 132 – Джеффри Евгенидис

Именно в мотелях я изучил свое новое тело, познал его требования и противоречия. Все, что мы делали с Объектом, происходило в полной темноте. Она не занималась исследованием моего полового аппарата. Клиника заставила меня относиться к собственным гениталиям отстраненно. В результате постоянных осмотров они пребывали в состоянии бесчувствия. Мое тело словно закрылось, чтобы пережить это испытание. Однако путешествие пробудило его. И теперь, закрывшись на ключ, я экспериментировал с ним. Я запихивал между ног подушки, ложился на них и начинал двигать рукой, не отрывая глаз от Джонни Карсона. Постоянное беспокойство, которое вызывало у меня мое телосложение, препятствовало изучению собственного организма, которым занимается большинство детей. И лишь теперь, будучи выброшенным в мир и лишившись всех близких и знакомых, я отважился на это. Трудно переоценить важность моих открытий. И если раньше я еще сомневался в правильности своего решения и мне иногда хотелось повернуть назад, вернуться к родителям и сдаться Люсу, то теперь меня останавливало это наслаждение, которое я испытывал между ног. Я знал, что его у меня отнимут. Я не хочу переоценивать значение сексуального наслаждения, но для меня оно являлось мощной силой, особенно тогда, в четырнадцать лет, когда все нервные окончания при малейшем прикосновении готовы были расцвести симфоническим оркестром. Именно так Калл познал себя, достигая сладострастного апофеоза на двух-трех смятых подушках за задернутыми шторами под бесконечный шум проезжающих мимо машин.

За Небраска-сити у обочины затормозила серебристая «нова». Я подбежал и открыл дверцу. За рулем сидел симпатичный тридцатилетний мужчина. На нем был золотистый твидовый пиджак и желтый джемпер. Верхняя пуговица клетчатой рубашки была расстегнута, зато манжеты жестко накрахмалены. Официозность его облика резко контрастировала с непосредственностью поведения.

— Привет, — произнес он с бруклинским акцентом.

— Спасибо, что остановились.

Он прикурил и протянул руку.

— Бен Шир.

— Меня зовут Калл.

Он не стал задавать мне обычных вопросов о том, откуда я и куда еду. Вместо этого он спросил:

— Где ты раздобыл такой костюм?

— В Армии Спасения.

— Очень милый.

— Правда? — переспросил я и тут же спохватился: — Вы шутите.

— Вовсе нет, — ответил Шир. — Мне нравятся костюмы усопших. Это очень экзистенциально.

— Как?

— Что «как»?

— Что такое «экзистенциально»?

Он посмотрел на меня.

— Экзистенциалисты — это люди, которые живут мгновением.

Со мной еще никто так не разговаривал. И мне это нравилось. По дороге Шир рассказал мне еще много интересного. Я узнал об Ионеско и театре абсурда. Об Энди Уорхоле и андеграунде. Невозможно передать, каким восторгом это наполняло такого человека, как я. «Браслеты» делали вид, что они с востока, думаю, я тоже перенял у них эту страсть.

— Вы жили в Нью-Йорке? — спросил я.

— Да.

— Я только что оттуда. И надеюсь, мне когда-нибудь удастся там поселиться.

— Я прожил там десять лет.

— И почему уехали?

Снова открытый взгляд, устремленный прямо на меня.

— Просто проснулся однажды утром и понял, что если не сделаю этого, то через год умру.

И это тоже показалось мне восхитительным.

У Шира было бледное лицо с азиатским разрезом серых глаз. Его светло-русые волосы были тщательно расчесаны на пробор. Мало-помалу я замечал и другие подробности его внешнего облика: монограммы на обшлагах, итальянские кожаные туфли. Он сразу мне понравился. Он выглядел так, как хотел бы выглядеть я сам.

И вдруг с заднего сиденья раздался усталый, душераздирающий вздох.

— Как ты там, Франклин? — окликнул Шир.

Услышав свое имя, Франклин поднял величественную голову, и я увидел черно-белого английского сеттера. Старый пес с ревматическими глазами окинул меня взглядом и снова исчез.

Шир тем временем начал съезжать с шоссе. У него была беспечная манера вождения, однако, совершая какой-нибудь маневр, он тут же начинал действовать с военной четкостью, сильно и уверенно поворачивая руль. Он притормозил на стоянке перед магазином.

— Сейчас вернусь.

И скрыв в ладони недокуренную сигарету, он начал подниматься по лестнице. Я огляделся. Салон машины был безукоризненно чист, на полу лежали свежепропылесосенные коврики. В отделении для перчаток были лишь дорожные карты. Шир появился с двумя полными сумками.

— В дороге нам это пригодится, — заметил он и вынул двенадцатибаночную упаковку пива, две бутылки «Голубой монахини» и розовое вино в глиняной бутылке.

Все это тоже было частью его утонченности. Остальные пили дешевое «Молоко Мадонны» из пластиковых стаканчиков и нарезали чеддер швейцарским ножом. Шир же из ничего составлял замечательную закуску, и даже с оливками. Мы снова двинулись через ничейные земли, и Шир по дороге давал мне указания, как открыть вино и что ему подать. Я исполнял роль его пажа.

— Копы! Опусти стакан! — внезапно выкрикнул он. Я поспешно повиновался, и полицейская машина благополучно обошла нас слева.

Теперь Шир подражал манере полицейских:

— У меня нюх на проходимцев, а эти двое точно проходимцы. И могу поспорить, они что-то затевают.

Я расхохотался, чувствуя себя счастливым от того, что нахожусь с ним в одной компании, противостоя всем лицемерам и бюрократам этого мира.

Когда стало темнеть, Шир остановился у ресторана. Я начал тревожиться, что это может оказаться слишком дорого, но он меня успокоил:

— Сегодня обед за мой счет.

Внутри было полным-полно народу, и лишь у бара оказался один-единственный свободный столик.

— Мне водку с мартини и две оливки, — сообщил Шир подошедшей официантке, — а моему сыну пиво.

Официантка с сомнением окинула меня взглядом.

— У него есть документы?

— С собой нет, — ответил я.

— Тогда я не могу тебя обслужить.

— Я видел, как он появился на свет, — возразил Шир. — И могу присягнуть.

— Извините. Нет документов — нет алкоголя.

— Ну ладно, — согласился Шир. — Тогда я передумал. Мне водку с мартини, две оливки и пиво.

— Я не могу вам принести пиво, потому что вы отдадите его своему другу, — сквозь сжатые губы процедила официантка.

— Нет, я все выпью сам, — заверил ее Шир. Он понизил голос и добавил в него властные интонации члена Плющевой лиги, которые не ускользнули от слуха официантки даже в этой глуши, так что ей ничего не оставалось, как повиноваться.

Она отошла, и Шир склонился ко мне и снова заговорил своим провинциальным голосом.