Онлайн книга «Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без»
|
Друзья радовались и беспокоились одновременно, невозможно, чтобы поэт был счастлив долго, чем все закончится? И главный вопрос: на что Пушкин будет содержать семью? Он думал об этом, но пока деньги от залога Болдина – 40 000 рублей – еще не закончились, и можно бы пожить в свое удовольствие и к своей радости. В доме Китаевой в Царском Селе семь комнат с отдельным входом на лето арендовал поэт Пушкин с молодой супругой. Жили тихо и скромно, выезда не имели, лишь гуляли по парку да по вечерам сидели узким кругом с ближайшими приятелями. Хозяйка решила спросить, не надо ли чего, и поутру зашла на половину постояльцев. Вдове личного камердинера покойного императора Александра Якова Китаева Анне очень нравились нынешние постояльцы, а ведь ее немало пугали слухами о беспутной жизни поэтов. Ничего подобного, уже который день живут с молодой женой и никакого шума или попоек. А уж жена у Пушкина и вовсе прелесть – молоденькая и к тому же красавица и тихоня. Он вокруг супруги точно клуша вокруг цыпленка: и этак угодить старается, и этак… Навстречу Анне с кресла, где сидела с рукоделием, поднялась Наталья Пушкина, приложила палец к губам, призывая к тишине. – Что так? Болен Александр Сергеевич или спит еще? Долгонько что-то спит-то, уж двенадцатый час, полдень скоро. Наталья Николаевна покачала головкой: – Нет, он по утрам работает. Просил не шуметь. – А… Столь серьезное отношение к занятиям мужа со стороны жены внушило и Анне Китаевой уважение. В двери, ведущей в мезонин, где был кабинет, показался сам Пушкин: – Здравствуйте, Анна Николаевна! А я думаю, кто к нам пришел, не резвая ли Россет? – Мы же тихонько, Саша… Пушкин, – смутилась жена. – Да я закончил на сегодня. Не желаете ли послушать, что сочинил? Анна Китаева запомнила: «…царь Салтан, с женой простяся, на резва коня садяся…» Как ловко пишет, строчки словно сами в память лезут! Недаром твердят, что лучше Пушкина поэта в России нет. Глаза Натали Пушкиной тоже блестели, сказка у Пушкина получалась светлая и радостная… – Не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить… А ты можешь? Глаза Пушкина смотрели насмешливо, она задорно улыбнулась: – Могу. – А ну-ка… Наталья живо вспомнила свои детские уроки словесности, касающиеся написания русских стихов: – Ямб состоит из двух слогов, из которых первый короткий, а последний долгий. Пример: живу. Хорей, состоя подобно ямбу из двух же слогов, имеет первый слог долгий, а второй короткий. Пример: время. Ее глаза смотрели чуть лукаво: что, мол, съел? Он восхищенно ахнул и присел поближе: – А дактиль тоже знаешь? Наташа кивнула с довольным видом: – И анапест тоже. У них по три слога, только у дактиля первый долгий, а у анапеста последний: мужество, человек. Пушкин внимательно вгляделся в лицо жены: – Сознайся, и стихи писала? На щеках выступил заметный румянец: – Писала. Прочесть? Сначала он кивнул, но тут же вскочил, почти забегал по комнате: – Нет! Нет, не нужно! На нашу семью одного рифмоплета достаточно! Жена почти испуганно смотрела на Пушкина. Конечно, ее стихи не в пример слабее, но почему же нельзя прочесть? В душе шевельнулась обида, однако Таша постаралась погасить. Он ПОЭТ, он имел право не читать чужих слабых стихов. Пушкин действительно не читал стихов жены, даже тогда, когда она присылала в письме, сжигал эти листки. Почему? Боялся разочароваться в своей избраннице даже в малом? Понимал, что это не приносит душе покоя? Или все же читал? Сохранилось только одно детское стихотворение девятилетней Таши Гончаровой, написанное по-французски брату Ивану в альбом: Пусть пройдет без невзгод твой жизненный путь. Светом дружбы украсятся дни. О сердечности нашей, мой друг, не забудь, Навсегда ее сохрани. (Перевод В. Кострова). Неплохо для девяти лет-то… – А что ты еще хорошо умеешь делать? Что знаешь? – Что? Не знаю… Как все – танцевать, играть на фортепиано, рукодельничать… нет, вот еще: могу в шахматы играть! Глядя на свою любимую девочку, очень довольную, что нашла необычное для девиц умение, Пушкин привычно ее подначил: – Умеешь слона от ферзя отличить? – Нет-нет! Я и правда хорошо играю! Ему быстро пришлось в этом убедиться, она играла не просто хорошо, а для барышни великолепно. По приезде в Петербург выяснилось, что с дамами Наталье Николаевне играть неинтересно, она все время выигрывала, оставалось брать в партнеры мужчин. Вот когда Пушкину пришлось с досадой покусывать ногти: его скромница ловко проводила серьезные партии! Ай да Таша! Он временами злился, она оправдывалась: – Но не играть же мне все самой с собой? Я свои хитрости по обе стороны доски знаю, как тут обыгрывать? Вот и приходится партнеров искать… – Но чтоб только по шахматам и не больше! Он попытался свести к шутке, она приняла всерьез, почти испугалась: – И танцевать нельзя? Ты же не танцуешь. Пушкин хохотал долго и с удовольствием. Вот в этом вся она – такая не петербуржская, провинциальная и доверчивая. – В танцах тоже можно, но с условием: не кокетничать. Это было удивительно счастливое время взаимного обожания, единодушия, заботы… С утра его ждали привычное купание, чай и работа над «Царем Салтаном», после обеда прогулки с Наташей в парке вокруг озера, вечером немногочисленные друзья, задушевные беседы, правда, с оглядкой на присутствие молодой жены. Но Пушкина не обременяло это присутствие, все друзья и родные отмечали, что он невообразимо переменился. Ему очень нравились домашние обеды с простой пищей – щи или зеленый суп, большие рубленые котлеты со шпинатом, варенье из крыжовника на десерт… И вдруг: холера! Снова та же напасть, что и год назад, только теперь вокруг Петербурга. Императорская семья и двор перебрались из столицы в Царское Село, спокойствие нарушено. «Коли ты двора не ищешь, так он сам тебя найдет!» – ворчал Пушкин. Он не желал выводить жену в свет до самой Масленицы, когда все много проще, но теперь, видно, придется. Хотя во всем есть положительная сторона: Наташа могла наблюдать жизнь двора, поначалу не окунаясь в нее, словно чуть со стороны. И друзей в Царском объявилось куда больше, с наследником приехал и Жуковский, встречи с которым стали ежедневными. Василий Андреевич от Наташи пришел в восторг, он писал Тургеневу: |