Онлайн книга «Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без»
|
Наталья Николаевна ушла из Тригорского в слезах. Когда служанка Прасковьи Александровны попыталась спросить, не случилось ли чего, только слабо улыбнулась: – Мы Пушкина вспоминали… Это было уважительной причиной, к слезам все отнеслись с пониманием, то есть утешать никто не стал. В конце августа работы по оборудованию склепа и установке памятника были завершены. Пушкина хоронили второй раз… Отслужили торжественный молебен… потом Наталья Николаевна собрала крестьян и проникновенно просила их не забывать Пушкина, помнить его и как поэта, и просто как хорошего человека. Мужики, видно, не ожидавшие такого разговора от столичной барыни, даже опешили. Потом один из них, постарше, смущенно крякнул: – Дак что ж… кто же забудет Александра Сергеевича-то? Невозможно забыть… Веселый был барин, добрый… Не, не забудем… Остальные тоже закивали, соглашаясь: – Не забудем, нет. И действительно не забыли; приезжая позже в Святогорский монастырь, Наталья Николаевна каждый раз заставала там кого-то из мужиков с женами и детьми, люди приходили на могилу Пушкина, словно к кому-то родному, подолгу сидели, разговаривая о нем. И не раз же были слышны строчки тех самым пушкинских сказок, которые так любила сама Наталья Николаевна: о колдуне, несущем богатыря на своей бороде, о спящей царевне, о Царевне-Лебедь… Во время торжественных мероприятий она стойко держалась, а вот на следующий день, приехав на могилу одна, долго и навзрыд плакала, обняв теперь уже памятник. В стороне, тихонько переговариваясь, стояли два монаха: – Как убивается, сердешная… – Без мужа-то с четырьмя детишками одной… И такая молодая… Наконец отправились в свою Вену Фризенгофы, Наталья Ивановна прощалась с Натальей Николаевной и Александрой со слезами, словно предчувствуя, что больше их не увидит… Провожали Фризенгофов всей семьей далеко, насколько возможно пешком. Обратно шли тихо, молча… Скоро и самим пора уезжать, да как, если Дмитрий Николаевич денег так и не прислал, зато теперь обещал прислать лошадей. Это сообщение повергло Наталью Николаевну в ужас, лошади были нужны летом, а оставлять их в Михайловском в зиму значило основательно ремонтировать конюшню, закупать овес, спешно косить сено, а пора сенокоса давно прошла, брать конюха… Это все расходы и расходы. Брату полетело письмо с просьбой теперь уже не присылать лошадей, оставив их в Заводе… Следом за Фризенгофами уехал и Сергей Львович. Удивительно, он не задумался, что будет делать в деревне в обветшалом, продуваемом всеми ветрами доме, совершенно без денег и припасов, его сноха с внуками. Сергей Львович был занят своими душевными переживаниями, ведь Машенька Осипова посмеялась над его предложением руки и сердца. Он увез расписку Натальи Николаевны и обещал приехать на следующий год снова…. Она смотрела вслед свекру с тоской, самим уезжать было не на что, долг отдавать Прасковье Александровне тоже. Не на что было и самим жить до сентября… Мало того, в сентябре собирался приехать Вяземский, а ему должны более 2000 рублей. Безденежье и долги не желали отпускать семью Пушкина даже после его смерти. Вяземский действительно приехал в конце сентября, прожил неделю, посетив могилу Пушкина и поухаживав за его вдовой. Долг ему, конечно, не вернули… Он на немедленный возврат, вероятно, и не надеялся, но помочь вдове уже больше не мог. А она оказалась в совершенно бедственном положении. За дверью в передней переговаривались горничная с дядькой Никитой. – Да нету, дал, кабы были! Сама же знаешь, что для деток Александра Сергеевича ничего бы не пожалел. – И у меня больше ничего нет. Что же делать? Наталья Николаевна поняла, что речь идет о деньгах, слуги обсуждали свою невозможность ей помочь. Толкнула дверь, вышла в переднюю, плотно прикрыла дверь за собой, ни к чему слушать остальным. – Я больше ни у кого денег занимать не стану, отдавать нечем. Будем жить скромно. – Да мы, барыня, и так скромно живем. Только вон Марьяна говорит, что на завтра и чаю больше нет, нечего на стол подавать. И свечи сегодня последние в канделябры поставили. Наталья Николаевна в растерянности замерла. Нет чая и свечей… но Вяземский пробудет еще день, отправится только послезавтра, так собирался. – Барыня, можно листики смородиновые заварить… И еще кое-какие травки… даже полезней. Она нервно рассмеялась: конечно, можно, самим так и придется делать, но Вяземскому на стол отвар из смородинового куста не поставишь и лучину в углу не зажжешь. И вдруг решилась: – Никита, отправь кого-нибудь со мной в Тригорское, я одна боюсь. – Да куда же, барыня, скажите, что надо, мы сами сходим. Хотелось сказать, что надо денег, но Наталья Николаевна усмехнулась: – Много что надо, только просить через кого-то негоже. Сама схожу. Наталья Николаевна принесла из Тригорского чаю и свечей. Евпраксия Николаевна, увидев так поздно на пороге соседку, ахнула: – Что случилось?! – Нет, нет, ничего. Я к вам с просьбой… По недогляду у нас не оказалось ни чаю, ни свечей, а дома гость. Вы знаете: Вяземский приехал. Не дадите ли несколько… Право, неловко просить, очень неловко, да только где сейчас возьмешь? – Прислали бы кого из слуг, что же самой бегать? И вдруг Евпраксия Николаевна поняла: – Вам, может, деньги нужны? Немного дать могу… – Нет, нет! – быстро отказалась Пушкина. Она не могла сказать, что еще не отдала и неизвестно когда отдаст прежний долг Прасковье Александровне. В глазах стояли слезы… Она несла домой чай и свечи и тихо плакала. Азя встретила сестру на крыльце: – Что случилось, куда ты ходила почти ночью? – Азя, еще одни гости заставят меня побираться по деревням у мужиков… Она сунула сестре в руки пакет с чаем и свечами, села на ступеньки крыльца и расплакалась окончательно. Дмитрий денег не слал, занимать больше не у кого и не подо что, возвращаться в Петербург тоже не на что. Но и в Михайловском оставаться тоже невозможно, дом непригоден для жизни зимой. Просить помощи у Вяземского невозможно, даже если и были бы у него свободные деньги, от самого Вяземского Наталье Николаевне хотелось держаться подальше. Не будь у нее так мало настоящих друзей, как та же Вера Федоровна Вяземская, несмотря на дружбу ее мужа с Пушкиным, а вернее, прежде всего из-за нее, Наталья Николаевна порвала бы с князем все отношения. Дело в том, что Петр Андреевич, и при жизни Пушкина весьма волочившийся за его женой, теперь объяснялся в любви почти открыто. Пока эти объяснения в письмах и на словах облечены в шутку, но ненадолго. «Целую след ножки вашей на шелковой мураве, когда вы идете считать гусей своих…» «Любовь и преданность мои к вам неизменны и никогда во мне не угаснут, потому что они не зависят ни от обстоятельств, ни от вас…» «Прошу поверить тому, во что вы не верите, то есть, тому, что я вам душевно предан…» И наконец: «Вы мое солнце, вы мой воздух, моя музыка, моя поэзия… я вас обожаю! Я вас по-прежнему обожаю!». |