Книга Крыши Тегерана, страница 72 – Махбод Сераджи

— Она была хорошей женщиной, — говорит Ахмед.

— Да, верно.

— Но все когда-нибудь умирают, правда?

— Правда.

— Наверное, пришло ее время. — Он глубоко затягивается.

— Угу.

— Но почему она умерла именно так? Почему ей не пришлось мирно умереть в своей постели? Почему Господь так жесток?

Он виновато замолкает.

— Нельзя говорить такое после всего, что ты испытал. Прости.

— Ничего страшного. В последнее время я, в общем, очень сроднился с твоей бабушкой. Иногда казалось, наши жизни идут параллельно.

— Господи, не говори так, — произносит Ахмед. — Не хочу, чтобы ты когда-нибудь свалился с крыши.

— Нет-нет. Я хочу сказать, я чувствовал ее боль от долгой разлуки, чувствовал утрату. Мне начинало казаться, что она была не так уж сильно оторвана от реальности.

— Что ты имеешь в виду?

— Все ее разговоры о том, что она видит деда…

Я умолкаю, заметив тревожное выражение на лице Ахмеда.

— Люди же не могут так просто умереть, и все?

Ахмед не отвечает.

— Бабушка настойчиво говорила о том, что Зари меня ждет… Понимаешь, иногда мне кажется, я вижу ее среди ночных теней.

Он долго молчит, а потом произносит:

— Интересно, каково это — быть мертвым?

Полагаю, он пытается избежать обсуждения моих безумных мыслей. Я вспоминаю, как господин Горджи говорил о смерти как об основном источнике страха. «Загробная жизнь предназначена для наказания грешников, которые будут осуждены на невообразимые вечные муки», — сказал он однажды с пылающим взором. Я припоминаю, как бабушка Ахмеда спрашивала, находится ли ад под раем, и невольно улыбаюсь. Ахмед смотрит на то место на балконе, откуда она упала. Пытаясь сдержать слезы, он кривится.

— Боже, благослови ее душу, — глядя на небо, шепчет он. — Готовься к встрече, дед!

На следующий день мы все едем на кладбище. Мы с Ахмедом и Ираджем садимся на заднее сиденье отцовского джипа, а моя мать с Фахимех сидят впереди. Фахимех то и дело оборачивается и смотрит на Ахмеда, дотрагивается до его руки или похлопывает по колену.

Я вспоминаю тот день, когда мы хоронили Доктора. Вспоминаю лицо Ираджа, бегущего за такси. Хорошо, что сейчас он с нами. Улицы запружены машинами, запах выхлопных газов напоминает о последних мгновениях Зари, и мое сердце обмирает. Серое небо покрыто темными тучами, набухшими от влаги. Толпы пешеходов спешат укрыться от неизбежного ливня. Мы почти не разговариваем, только в какой-то момент отец говорит, что бабуля была отличной женщиной, и мы все бормочем в ответ что-то невнятное.

На кладбище приехали все соседи, включая родителей Фахимех. Все носят траур из уважения к кончине бабушки. Хорошо, что теперь мы можем позволить себе носить траур, оплакивая не только бабушку, но и Зари, и Доктора. Родители Зари приносят свои извинения матери Ахмеда за то, что Переодетый Ангел не пришла — она осталась дома с Кейваном.

— Негоже было бы брать его на кладбище, — говорит мать Зари. — Он еще слишком мал.

Все собираются у вырытой могилы. Женщины стоят с одной стороны, мужчины — с другой. Мать Ахмеда тихо плачет. Она шепчет моей маме, что беспокоится за мужа. Бабушка была его единственной оставшейся родней.

— Она прожила хорошую жизнь, — говорит соседка.

— Да, верно, — соглашается другая.

— Посмотрите вокруг, — говорит первая. — Здесь покоится много молодых людей. Благослови Господь их души и благослови Господь душу бабушки. Она прожила жизнь так, как ей хотелось, и, слава богу, ее жизнь была долгой и плодотворной.

Интересно, знают ли соседи историю о том, как бабушка бросилась со скалы? Сомневаюсь.

Вдруг издалека слышится возглас: «Нет бога, кроме Аллаха!» — сигнал о том, что тело бабушки несут к месту вечного упокоения. У могилы начинается смятение. Все плачут, даже женщины, утешавшие мать Ахмеда. Ахмед бежит навстречу группе людей, несущих гроб. Мы с Ираджем догоняем его и подставляем руки и плечи, чтобы поддержать гроб на весу. Прикосновение дерева к шее кажется неожиданно холодным и грубым. Я думаю о безжизненном теле бабушки, от прилива крови к лицу делается жарко; на меня нападает неудержимая дрожь. Голова кружится, я чувствую, как из меня утекает энергия и сила, как вода сквозь решето. Я отпускаю гроб и, пропустив процессию вперед, плетусь в хвосте. Никто не замечает моей внезапной слабости. Я задаюсь вопросом, не похоронена ли Зари поблизости, в безымянной могиле.

Гроб ставят на землю, и все собираются вокруг него, бьют себя кулаками в грудь, плачут, качают головами. Отец Ахмеда опускается на колени и посыпает себе голову черной землей, наваленной у могилы, безутешно рыдая. Ахмед обхватывает отца сзади и плачет вместе с ним. Священник с густой седой бородой, в черной сутане и с зеленым тюрбаном на голове пропевает несколько невразумительных строф, поглядывая на моего отца — тот лезет в карман, чтобы расплатиться. Удостоверившись, что получит за свои услуги приличную сумму, священник начинает молиться более вдохновенно.

Не понимаю, почему я чувствую себя так странно. Настоящее как будто оторвано от прошлого, словно неразрывность времени внезапно нарушилась. Я вижу группу незнакомых людей, они ржавыми заступами бросают землю на гроб, предавая тело бабушки земле. Я смотрю налево и вижу усыпальницы богатых людей. Колонны и ступени этих сооружений живо воскрешают память о том дне, когда Зари, Фахимех, Ахмед и я приходили сюда. Справа я вижу поворот к могиле Доктора. Не знаю, сколько времени я смотрю в том направлении, потому что следующее, что я помню, — это как я пристально разглядываю имя Доктора на могильном камне. Его могила выглядит заброшенной и унылой по сравнению с теми, что вокруг, — они украшены памятниками, фотографиями, а иногда и стихами, посвященными покойным.

— Прости, что не приходил тебя навестить, — шепчу я. — С тех пор как ты… ушел, много всего случилось.

Его имя и фамилия — Рамин Собхи. «Р» уже стерлось, что говорит о плохом качестве камня. Плита покрыта толстым слоем пыли, а это говорит о том, что Доктора давно никто не навещал. Я вынимаю из кармана носовой платок и стираю пыль — медленно и тщательно.

— Прости, что я не приходил тебя навестить, — шепчу я. — Знаешь, я посадил для тебя розовый куст в память о том, что ты сделал для Голесорхи. Ты бы видел, как все жители нашей округи за ним ухаживают. Это здорово, правда? Никто тебя вовек не забудет, Доктор.

В нескольких метрах поодаль вода из крана капает в жестяное ведро. Я беру ведро, отношу его к могиле Доктора и поливаю плиту. Земля вокруг быстро впитывает воду. Я протираю камень платком, сажусь рядом и вспоминаю Доктора в жизни.

Вспоминаю его широкую улыбку, круглые толстые очки, страсть к книгам и его искреннее расположение к бабушке Ахмеда. Интересно, знает ли он, что она умерла и похоронена всего в нескольких метрах от него? Мне хочется рассказать ему о том, что произошло между мной и Зари, но тут до меня доходит: он уже и так знает все на свете и простил нас обоих — меня за то, что влюбился в нее, а ее за то, что приняла мою любовь.