Онлайн книга «Борька, я и невидимка»
|
Мне-то вообще неважно, кто будет звеньевым – все равно никто работы не ведет. Но уж Дутов – извините, пожалуйста! Когда мы обступили Дутова, он завертел головой, запыхтел, а сказать ничего не может. Тогда Вика Данилова спросила: – Дутов, ты правда хочешь быть звеньевым? – А твое какое дело! – Конечно, мое дело, – сказала Вика. – Ведь я же тебя выбираю. – Ну и выбирай. – А я не хочу тебя выбирать. – Сама ты дура, – сказал Дутов. Ребята засмеялись. Только смеялись они как-то не очень весело – как будто их нарочно заставляли смеяться. – А я тоже не хочу! – крикнул Алик Летицкий. – Сам дурак, – ответил Дутов. Теперь никто не засмеялся. Это уже получалось вроде игры. Все стали говорить: «И я не хочу! И я…» Дутов сначала отвечал, а потом перестал. В общем, половина класса у нас получились дураки, а остальные – неизвестно кто. Тогда я сказал: – Ребята! Алё! Знаете что… Договорить я не успел. Сзади кто-то запустил в Дутова учебником. Книжка пролетела над партой и ударила Вовку по затылку. Дутов вскочил. Он стоял, оглядывая ребят, и никак не мог догадаться, кто это сделал. Дутов стоял и краснел. Даже затылок у него стал красный. И вдруг он схватил самого ближнего и изо всей силы рванул за гимнастерку. Гимнастерка разорвалась, а пуговицы запрыгали по полу. Это был Гера Попов. Он самый тихий у нас в классе. Он даже не говорил ничего. Только его парта – рядом с партой Дутова, и когда все ребята встали, то встал и он. Гера испуганно посмотрел на Дутова, затем провел рукой по гимнастерке – она была разорвана до пояса. Гера наклонился и молча стал собирать пуговицы. Я видел, что он чуть не плачет. Я знаю, что он не жадный. Ему чихать на гимнастерку. Только его дома будут за это бить – у него отец пьяница. Ребята молча смотрели на Дутова. Дутов пыхтел и краснел еще больше. Гера собирал свои пуговицы. А мне вдруг стало жарко от злости. Даже голос охрип. Я залез на сиденье и сказал: – Ребята! Герка самый слабый в классе. Верно? А Дутов – самый сильный. Он всех бьет поодиночке. Давайте мы сейчас разорвем ему гимнастерку. – Попробуй, – сказал Дутов. – И попробую. – Я соскочил с парты и сказал Борьке: – Борька, покарауль у двери. Если Елизавета Максимовна пойдет… – Не надо, Костя, – ответил Борька. – Сейчас придет кто-нибудь. Лучше потом. Но я так разозлился за Геру, что мне уже ничего не было страшно. Наоборот, мне было даже как будто весело. – Ты председатель отряда, и тебе нельзя драться, – сказал я Борьке. – Не бойся. Я тоже драться не буду. Только разорву ему гимнастерку. Ведь Елизавета Максимовна всегда говорит: никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Вот я и не буду откладывать. А ты покарауль. Борька направился к двери. А я подошел к Дутову. Я протянул руку. Дутов с размаху ударил меня по голове. И тут на него бросились все ребята. Оказалось, что Дутов вовсе уж не такой большой. Его облепили со всех сторон, и никак нельзя было просунуть руку, чтобы его стукнуть. Я хотел дотянуться до гимнастерки, чтобы ее разорвать, но ничего не получилось. Получилась куча-мала, а Дутов был где-то внутри. На конец мы засунули его под парту и не выпускали оттуда, хотя он щипал нас за ноги. – Идет! – крикнул Борька. Все разбежались по местам. Открылась дверь, и на пороге показалась Елизавета Максимовна. Она была одна. Дутов ворочался под партой; он никак не мог вылезти – его затиснули между перекладинами. – Что ты там делаешь, Дутов? Дутов только пыхтел. Наконец он выбрался и, весь красный, с расстегнутым воротом, уселся на скамейку. – В чем дело, Дутов? – Пых… – сказал Дутов. – Пых… Искал… промокашку… Мы захохотали так, что с потолка даже мел посыпался. – Сидите тише и не превращайте собрание в забаву, – сказала Елизавета Максимовна. – А ты, Дутов?.. Нечего сказать, хорош звеньевой. – Я не буду… пых… звеньевым… – Почему не будешь? Дутов уставился в парту и запыхтел еще сильнее. – Что здесь произошло? Староста! Встала Вика Данилова. – Ничего, Елизавета Максимовна. Мы сидели и ждали. – Таланов? Встал Борька. – Ничего, Елизавета Максимовна. Мы просто… сидели. – Дутов? Встал Дутов. Он краснел и пыхтел. И… молчал. – Я жду, Дутов. Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят. – Пых… – сказал Дутов. – Промокашка… Упала… Я больше не буду, Елизавета Максимовна. – Что не будешь? – Пых… – сказал Дутов. – Вот… промокашка… – Садись, – сказала Елизавета Максимовна. Дутов сел и стал вытирать лицо рукавом. – Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что случилось? – спросила Елизавета Максимовна. – Или бы пионеры только по названию? Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел. – Елизавета Максимовна, – сказал я. – Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей. – А вы послушайте. Может, и не глупости. – Что-то не верится, – сказала Елизавета Максимовна. – Ну, говори. – Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова звеньевым. – Почему? – Потому… не знаю… Он нам не нравится. – Это интересно, – медленно проговорила Елизавета Максимовна. – Это что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или… Впрочем, это неважно. – Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули ниточками за губы и сразу отпустили. – Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против? – Конечно, – сказал я. – Если не нравится… так чего же?.. – Это тем более интересно. – Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. – Ну, а если вам не понравится старший вожатый? Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один… Ведь все против Дутова. А когда все против – это же случайно не бывает. Значит, сам виноват. |