Книга Солдаты далекой Империи, страница 36 – Максим Хорсун

— Ясно. К вам приходили новые люди? Этак седмицу назад?

— Ага. Приходили-приходили, дядя. Двое.

— Двое! Слышишь, доктор: Северский нашел этих убогих! Они здесь, мазелька? Наши друзья сейчас здесь?

— А…а… — захлопала губами Галина. — Одного хозяины схарчевали. А, а…

— Как схарчевали? Что ты несешь?

— Так ведь хозяины завсегда кого-то харчуют. Они человечиной только и сыты!

— А второй? Что со вторым? Ну же!

— Погодите, дядя! Не режьте! Мне больно!.. В яме он сидит. На рассвете схарчат.

— Ладно… А это что за птица? — Гаврила наподдал мертвецу по голени.

— Это Алексей Уварыч, боцман он.

Гаврила хмыкнул, почесал бороду рукоятью ножа.

— И часто тебя так… этот Алексей Уварыч?

— Как всех, так и меня, — ответила Галина.

Я перевернул мертвого боцмана на спину. С профессиональным интересом пальпировал мускулатуру груди и складки сальника: этому Алексею Уваровичу явно голодать не приходилось. Крепкий, жирный, здоровый мужик, которому даже хватает (хватало) сил насильничать. Мною овладела брезгливость, я поспешно вытер пальцы об одежду мертвеца. А мы-то с презрением относились к Карпу и его шайке — людям, которые не только не оскверняли себя поеданием человечины, но и научили нас, гордецов, добывать пропитание в условиях Ржавого мира.

— А теперь ты отведешь нас к яме, в которой сидит наш друг, — приказал Гаврила. — Да так, чтобы мы никому не попались на глаза. Все понятно? И сохрани тебя Бог, чтоб закричать или выдать нас каким иным образом. Ступай, голубушка!

Галина послушно закивала. А цель была уже близка. Ноздри защекотал запах костра; за очередным холмом раскинулся пустырь. Отвал земли на противоположной стороне пустыря озарялся дрожащим светом. Очевидно, в склоне была вырыта пещера, а внутри пещеры догорал костер.

…Эти лишенцы не изменяли своему обычаю селиться в пещерах. Я вспомнил печальную находку Северского возле старого лагеря. Несмотря на то что обвал, случившийся в один несчастливый день, существенно сократил количество людей в их отряде…

— Ну и где она? Где, черт тебя дери, яма? — послышался сердитый голос Гаврилы.

— Да вот она! — ответила наша невольная провожатая.

— Где-где?

— Вот!

— Аххх!.. Ядрена вошь!

Меня словно окатили ледяной водой: я услышал грохот, стук камней и приглушенную ругань. Гаврила как сквозь землю провалился! Недолго думая, Галина брызнула в сторону и почти сразу пропала из виду.

Да что же это творится!!!

— Гаврила! — громким шепотом позвал я. Пригнулся к земле. — Гаврила, ты живой?

Как назло, пустырь накрывала тень вала, и я даже предположить не мог, где находятся проклятые «ямки» и «норки». Сколько ни напрягай зрение, поверхность пустыря казалась гладкой, словно ночное озеро в безветренную погоду.

Грянул душераздирающий вопль.

— Убивцы! И-и-и!!! Убивцы! Прокидайтесь! Сюда!!! Скорее прокидайтесь!

Я испытал соблазн, прости Господи, пальнуть Галине в спину. Прикончить эту дуреху до того, как на меня скопом набросятся и работорговцы-людоеды, и «хозяева», и их смертоносные механизмы. Истеричка вопила так, будто не мы спасли ее из лап насильника, а сами собираемся подвергнуть бесчестию. Я был уверен, что ее крик услышали все кому не лень даже на обратной стороне чертовой планеты.

— Паша! — раздался вдруг тихий отчетливый голос.

— Паша, это вы?

— Северский! Георгий!! — воскликнул я, пятясь к ближайшему холму. Мне показалось, что на другом конце пустыря тьма сгустилась и пришла в движение. Замерцал свет в пещере: скорее всего, кто-то принялся маячить перед костром.

— Георгий, где вы? Держитесь! Я вас вытащу!

— Паша. Послушайте меня… Уносите отсюда ноги. Немедленно!

— Гаврила, ты жив? Здесь Северский, забираем его и проваливаем! — Северский прав, уходи, доктор! Нас обвели вокруг пальца. Беги!

— Да что вы заладили: беги-беги! — проговорил, обливаясь потом. — Что я вам — дитё малое?

Теперь-то я видел, что ко мне мчат человек десять — десяток сытых, уверенных в своих силах бородачей. Со стороны вала неторопливо, без особой суеты, зная, что мне не уйти, приближались двое «червелицых». Их лицевые отростки источали люминесцентное свечение. В руках они держали алебарды с нелепыми пилообразными лезвиями.

Крепко же мы поворошили в этом дупле с дикими пчелами!

— Обо мне не беспокойся, доктор, — неподалеку (я не мог определить, где именно) клацнул затвор винтовки, — я сумею отбиться. Уходи сейчас же, ну!

— Беги, братец! — подначивал меня Северский. — Беги, голубчик!

Я взял ружье в правую руку, левой вытащил из-за пояса револьвер. Чувствуя себя второстепенным героем приключенческого романа (то есть персонажем, которого не жалко ни автору, ни читателю и которого ожидает неприятная смерть в первой же серьезной потасовке), заорал, что было мочи:

— Стоять, мерзавцы! А ну — ни шагу дальше!

В ответ на мое требование прозвучала матерная ругань и угрозы. Эти люди и предположить не могли, что один чужак будет для них мало-мальски опасным. Они растянулись, на ходу перестраиваясь в неровный полумесяц, — они не собирались давать мне ни единого шанса ускользнуть.

Я выстрелил им под ноги. Из ружья. Не особенно целясь и не особенно беспокоясь, что тяжелая пуля может кого-то покалечить, а то и вовсе отправить в преисподнюю. Охотничья двустволка громыхнула, словно гаубица. Отдачей едва не вышибло оружие из руки, я еле-еле удержал непослушный приклад. Не помню, чтобы на Земле ружья вели себя так же. Эх, и потешит нас планета ржавых песков сюрпризами. Если, конечно, мы — я, Гаврила и Северский — переживем эту ночь.

Сверкнуло пламя, на миг осветив лица приближающихся людоедов. Как я и ожидал, фонтан из песка и мелкого щебня, подпрыгнувший до звезд, произвел на них должное впечатление. Кто-то бросился куда глаза глядят (но подальше от меня); кто-то упал на землю и заскулил, прикрыв голову руками, а кто-то «загремел» в пресловутые «ямки», коих оказалось полным-полно на этом пустыре.

Да еще Гаврила добавил жару, пальнув из своей ямы в воздух. Северский залихватски засвистел, почуяв, к чему пошло дело.

Людоеды, позабывшие, как пахнет порох, бежали, поджав хвосты, — позорное племя, не заслуживающее того, чтобы называться людьми. Но праздновать победу, увы, не довелось: «червелицые» огласили ночь «китовой песней» и ринулись в атаку, нацелив на меня зазубренные наконечники алебард. Апатию и лень с них как рукой сняло.

Я развернулся и дважды выстрелил из револьвера, целясь в светлые пятна лицевых отростков. У одного из «червелицых» подломились ноги, он упал, по инерции перевернулся через голову и застыл в нелепой позе, в которой могут застывать лишь отдавшие Богу душу. Второй метнулся в сторону, бросил алебарду на землю и дал деру за ближайший холм.