Книга Ушелец, страница 3 – Максим Хорсун

— Я не имею к этому происшествию никакого отношения, — ответил Раскин, чувствуя, как внутри холодеет все, что может похолодеть…

«… — Федор, дружище, пройдет ночь и день, и бай-бай, Дороти, Канзас окажется далеко позади…

Раскин с трудом оторвал взгляд от залитой пивом лакированной поверхности стола. Виктор, красный, как вареный рак, смачно рыгнул и почесал подмышку. Рубашка разошлась на его объемистом животе, выпуклый пупок задорно выглядывал из курчавой поросли. Затем засквозил ветерок с холодным запахом лосьона после бритья, и рядом, на свободный табурет, приземлился белоснежно-седой и голубоглазый Аксель. Тут же среди объедков и пустой тары появились три наполненные янтарным смыслом пенящиеся кружки. Виктор с четвертой или пятой попытки смог прикурить сигарету. Аксель глубокомысленно хмыкнул и одернул рукава пиджака, купленного со скидкой в каком-то берлинском бутике.

— Что ты… предлагаешь? — едва ворочая языком, спросил Раскин. Пиво — это чудо. Мозг ясен, как день божий, мысль стремительна и четка… но язык! Дьявол побери этот язык! Что студень в тесной миске ротовой полости.

— Гульнуть хорошо напоследок, — ответил Аксель и, причмокнув, затянулся. — Оторваться, — выдохнул он вместе с дымом, — поиметь кого-нибудь. И, может, не один раз…

— К-кого поиметь? — Раскин поморщился. К его горлу подступила нежданная тошнота. Он сглотнул.

Виктор и Аксель засмеялись. Вернее, заржали.

— Эти сволочи нас ненавидят, — ответил Виктор. — „Бей ушельца! Держи ушельца!“ Покажем им, кто мы есть на самом деле. Покажем, чтоб эти засранцы запомнили…

— Не ссы, старик, — развязано проговорил Раскину Аксель. Его тон разительно отличался от внешнего вида. О таких, как он, чаще всего говорят: „Вот никого бы не подумал!“ — Ты же — боевой мутант, штурмовой колонизатор, — талдычил Аксель, в доушельцевской бытности — проштрафившийся карточный шулер, — чего тебе бояться? Выберем захолустье какое-нибудь и оттянемся по полной. По законам Земли, нас не су-щест-ву-ет. Так-то, дядька. А завтра-послезавтра мы все равно будем на какой-нибудь… э… как ее? Александрии, да? Или этой, бль…

— Доступно говорю, — подхватил Виктор, — у нас все схвачено. Пацаны пойдут, человек семь, молодежь подтянется, весело будет. Иметь, конечно, никого не станем, — мы ведь не звери, — но красного петуха пустим. Давай с нами? Не бросай компанию, а?

Раскин закрыл глаза.

„Все, в номер, немедленно в номер! Промыть желудок и спать!“»

Раскин споткнулся. Рикардо выругался и приложил его кулачищем по спине. Скрипнули стиснутые зубы.

Конечно, эти придурки: Виктор, Аксель и остальные могли набедокурить. Но убить, а тем более вырезать — если этот темнокожий не врет, — целую деревню, определенно, кишка у них была тонка. Он знал, он чувствовал это. Наверняка здесь побывала другая группа. Еще более озлобленных и подорванных ушельцев.

— Ничего-о, — тянул свое Рикардо. — Хоть вы уже и не находитесь в правовом поле Земли, и законы для вас не писаны, но и они же вас не защищают.

Раскин промолчал. Он покорно шел впереди Рикардо, словно теленок — на убой.

— Сколько, ублюдок, скажи мне, сколько Треугольник платит за кусок нашей планеты?

— В ход пошла агитационная литература. Верно? — говорить стало нестерпимо трудно. Словно держать в себе рвущуюся наружу тошноту. Метафорическая «пружина» внутри сжалась почти что до предела. Вот-вот, и она выпрямится, стремительно, со взрывом; выстрелит потоком энергии по органам и тканям. — Слишком мало за то, что я больше не увижу таких кретинов, как ты, амиго.

Рикардо сначала хохотнул, а затем насупился.

— Ты знаешь, что после каждого отбытия на Земле появляются от трех до восьми новых обигуровских спор?

Паршивый был из парня оратор. Минимальное знание и без того дурно попахивающего материала пропагандистских брошюр. Минимум веры в говоримое. Зато в наличии преогромная жажда приключений и развлечений. «Земля — развеселая планетка, — думал Раскин. — Деградация и вырождение. Одни — существа вне закона, рыщут по всему земному шару, выискивая возможность „оторваться по полной“. Другие их ловят и, прикрываясь разговорами о высоких целях… Интересно, что же они все-таки делают с ушельцами? Не убивают же? Чушь какая-то… Во всем — ненависть. Ненависть друг к другу и неутомимый поиск ответа на сакраментальное: „Кто же во всем этом виноват?“ Не удивительно, что Треугольнику не понадобилась война, чтобы покорить нас с потрохами».

— После одного «ухода» на Земле появляется не менее пяти спор. И не более того, — спокойно ответил Раскин.

— Вот-вот. Откуда такая точность? Правду говорят, что вы, ушельцы, с грибницей — вась-вась!

— Грибницу, молодой человек, это вы, земляне, проспали. Меня же в то время даже в Солнечной истоме не было.

— Ля-ля-ля. Знаешь, как для меня звучат твои оправдания? Ля-ля-ля! — усмехнулся Рикардо и ускорил шаг.

— Куда ты меня ведешь?

— Будь спокоен! Ты говорил о кубинской гостеприимности? Тебе будут рады.

Они поднялись на вершину пологого холма, и Раскин увидел, что впереди на пляже мерцает огонек костра. Он остановился. Ветер донес до него обрывки фраз и взрывы хохота; кто-то пытался играть на расстроенной гитаре неизменное фламенко. Раскин перестроил глаза в ночной режим. Так и есть. У самой кромки воды — три палатки, медленно остывают угли в мангале, компания человек из десяти веселится у костра. Возле них на песке валяются пустые бутылки. Едва ли в них было безалкогольное пиво или «Спрайт».

— Шагай-шагай, здоровяк, — снова подтолкнул Раскина Рикардо. — Те ублюдки успели улизнуть через портал, а вот ты — остался. И придется тебе, старичок, ответить и за трупы наших, и за Грибницу, и за Обигуровские споры, и за то, что ты — такой урод.

— Я не пойду. — Раскин остановился и повернулся к Рикардо.

— Еще как пойдешь! — хохотнул парень.

— Не пойду. Я давно мог закончить этот цирк, но мне стало интересно, какой грибницей поросли твои мозги, приятель. Да и портить тебе здоровье не хотелось, — девушку, твою чику, пожалел…

— Чего? — напрягся Рикардо.

— Я говорю, что не имею отношения к резне, о которой ты говоришь! — четко, как на уроке, проговаривая испанские слова, сказал Раскин. — Если какая-то кучка отбросов натворила бед, то это не означает, что вся наша братия… Черт, да ты посмотри на себя, парень!

Рикардо нахмурился, соображая. Раскин с досадой махнул рукой.

— Не понимаешь! Не понимаешь! — повторил он дважды.

— Не пудри мне мозги, урод. Какой цирк ты собрался прекращать… — он замолк на полуслове. Затем быстро проговорил, опасаясь собственного предположения: — Ты что, модифицированный, что ли?

— Модифицированный! — с облегчением признался Раскин. Ну вот и все. Сейчас они пожмут друг другу руки, — с героями Большого Космоса было принято считаться, — и разойдутся в разные стороны. Быть может, молодой человек даже извинится.