Онлайн книга «Грабеж средь бела дня»
|
* * * Безнаказанность развращает людей, а абсолютная безнаказанность развращает абсолютно. Легкость, с какой Эдуарду Ивановичу удалось избавиться от Коробейника и Наташи, подтолкнула убийцу к нехитрому умозаключению: ему позволено все. Теперь он сможет совершить любое, даже самое жестокое преступление и, переведя стрелки на Жулика, вновь остаться в тени. Какое еще алиби у беглого зэка, на котором висит едва ли не половина Кодекса? Мысль эта, забродившая в голове бывшего сыщика, как закваска, моментально вызрела в очередную идею: вальнуть Лиду Ермошину. Для Жулика это был безоговорочно точный удар. Убийство «при отягчающих» (заведомо беременной) стало бы роскошным цветком в букете уголовных статей, вменяемых этому негодяю. И букет этот был прекрасен для возложения на негодяйский гроб. Мотив преступления выглядел весьма убедительно: сорвавшийся с цепи уголовник мстит бедной девочке за заяву по позорящей его статье. Заявление Ермошиной давно лежало в прокуратуре, и его авторша была уже не нужна. Мертвая заявительница была бы для Эдика куда выгодней, чем живая. Зато ее смерть гарантировала, что глупая малолетка вновь не сболтнет где-нибудь о червонцах, так некстати засвеченных перед ней в седневском секонд-хенде. В последнее время Ермошина слишком много себе позволяла, и никто не мог дать гарантий, что она окончательно не выйдет из-под контроля. Для следствия и суда необходимы улики, но организовать их – раз плюнуть. Перво-наперво Лида должна отнести в Заводской райотдел грамотно написанное заявление – мол, насильник несколько раз звонил ей с прямыми и явными угрозами. Обычно подобные заявления без проблем фиксируются дежурной частью. Спустя несколько дней беременную малолетку следует грамотно прихватить и пристрелить где-нибудь в темном месте. Для этого очень кстати придется тот самый «макаров», из которого Эдуард Иванович вальнул Зацаренного; трассологическая экспертиза наверняка подтвердит идентичность оружия. Интрига раскручивалась, как гремучая змея. Отловив Лиду на рынке, Голенков усадил ее в «Опель» и, скорбя лицом, заявил: – Сазонов совсем с цепи сорвался. Этот сучонок застрелил моего лучшего друга и мою любимую жену… Завтра похороны. – И моего «бойфренда» вальнул… – вздохнула Мандавошка, но тут же прикусила язык; она слишком хорошо запомнила последний разговор с Эдиком о ее предполагаемой роли в похищении Тани. Да и слова бывшего опера о «тюрьме» и «паровозе» еще не выветрились из ее памяти. – Ты понимаешь, что Жулик на этом не успокоится? – с хрустом ввернулся вопрос. – Ты понимаешь, что это только начало? – Чего начало? – Малолетка смотрела на бывшего опера взглядом загипнотизированного кролика. – Начало конца. – Для кого? – Для тебя, дура! – мрачно объявил Эдик, стараясь вложить всю энергию убежденности в одну фразу. – Он что – может и меня застрелить? – ужаснулась Ермошина. – Естественно, – нехорошо улыбнулся Голенков. – Это за мое заявление, да? – Вот-вот. Ему теперь терять нечего. «Вышак» с заменой на пожизненное по-любому ломится. Одним трупом больше, одним меньше… Ему без разницы. – И… что мне делать? – окончательно растерялась Лида. – Может, уехать куда-нибудь? Так у меня ведь семь месяцев сроку, в любой момент разродиться могу. – Значит, так. – Достав из папки несколько листков бумаги и авторучку, Эдик протянул их собеседнице. – Тебе еще можно помочь. Сейчас ты под мою диктовку катаешь заяву. Пиши в верхнем правом углу: «Начальнику Заводского райотдела милиции…» Смертная тоска легла на лицо Ермошиной. Объяснение Эдуарда Ивановича прозвучало вполне правдоподобно и потому было принято безоговорочно. После событий у «Ракушки» рецидивист Сазонов представлялся малолетке эдаким былинным разбойником, от посвиста которого прохожие падают замертво. Мандавошка, силясь унять дрожь в руках, старательно писала заяву под диктовку бывшего сыщика. Строки на бумаге постепенно выравнивались, обретая четкую округлость школьных прописей. – …число, подпись, – закончил Голенков и, воткнув передачу, скомандовал: – А сейчас в ментуру поедем. Если будут расспрашивать о звонках, ничего лишнего не говори. Спустя полчаса заявительница, поддерживая упругий живот, тяжело спускалась со ступенек райотдела. – Приняли заявление? – спросил Эдуард Иванович, открывая перед малолеткой пассажирскую дверцу. – Ага. Даже предложили поставить мой телефон на прослушку. Я не согласилась… – Правильно. Ладно, давай я тебя до дома подброшу. – Слышь, папик, Танька так и не отыскалась? – спросила Ермошина и тут же выпалила с напором: – Только ты не думай, что ее из-за меня выкрали! Чесслово, я тут не при делах! Эдик помрачнел: – Нет. Не отыскалась, Если позвонит тебе – обязательно сообщи. – Какой базар! Мне и самой Танька нужна… Знаешь, как без нее тяжело по хозяйству? – вздохнула беременная малолетка, зашуршав пачкой сигарет. За всю дорогу до «Рюмочной» Голенков не взглянул на спутницу ни разу. Вопрос о пропавшей дочери словно сорвал воспаленный струп с сердца, и Эдик долго заглаживал в себе боль. Теперь он согласился бы даже не мстить Жулику – только бы с дочерью ничего не случилось… * * * Малолетняя проститутка Лида Ермошина обладала редким достоинством: она абсолютно безошибочно определяла удельный вес всех людей, с которыми сталкивалась по жизни. И, несмотря на нежный возраст и срамное ремесло, никогда не ошибалась в оценках. Если бы судьба не повела Мандавошку по стезе порока, то в будущем она могла бы рассчитывать на карьеру следователя, бизнесменши или даже публичного политика. Даже нескольких часов, проведенных в обществе родителя, оказалось достаточно, чтобы понять: с этим человеком лучше не шутить. От отца исходил мощный поток отрицательной энергетики. Татуировки же его и вовсе внушали Ермошиной какой-то иррациональный, почти мистический страх. С ног до головы Кадр был расписан тигровыми оскалами, карточными колодами, горящими свечами и прочими символами тяжелой жизни в неволе. Наколок не было разве что на лбу, за ушами и под ногтями… Такому человеку не стоило врать. Да и обещание «вывернуть матку через жопу» донельзя впечатлило девушку. И потому Лида довольно детально поведала папе и о случайном знакомстве с бывшим ментом, и о своем заявлении на Жулика, и о пятнах крови на брюках, и о выпавших из кармана империалах, и о похищении Тани, и о новой заяве на Сазонова, написанной ею под диктовку Эдуарда Ивановича. Ермошина ничего не приврала, рассказав даже, от кого она в действительности беременна. – Да ты что?! – Последнее сообщение поразило Кадра. – Прости, папочка, – всхлипнула малолетка. – Так получилось… – И кого же ты от него выродишь? Ни мышонка, ни лягушку, а неведому зверюшку? – Миша задумчиво почесал коротко стриженный затылок и, медленно стянув с пояса ремень, взорвался: – Ты почему, блядь, не предохранялась, а? Почему аборт или искусственные роды не сделала? Чему только вас в школе учат? Да я тебя, сучка, отучу блядовать! Мало того, что пацану дешевый зехер нарисовала, так ты еще трахаешься с… |