Книга Русский йогурт, страница 47 – Сергей Зверев

— Канай вслед за Ким Ир Сеном, — ответ был весьма исчерпывающ, но Дмитрия он не устраивал.

Дверь задребезжала под его ногой.

— Открывай, вышибу! — предупредил Рогожин.

Атмосфера свалки напрочь отбивала хорошие манеры. Среди отбросов городской цивилизации они облетали, как шелуха.

Дверь отворилась. Человека в дверном проеме было видно по грудь. Остальная часть туловища скрывалась в земляной яме. Голова постояльца землянки подрагивала.

— Чего озорничаешь? — Брови мужчины, на коем был китель старого образца со стоячим воротничком, сошлись к переносице.

Было заметно — он бодрится, чтобы спрятать страх, грызущий его изнутри.

— В гестапо свое поволокете? — от бессильной ненависти голос его сипел.

Рогожин молча рукой отстранил старика и вошел в убогое жилище.

В центре землянки, имевшей форму не правильного овала, стояла печка-"буржуйка" с выведенным через крышу дымоходом. Кроватей не было. Их заменял дощатый настил, положенный на кирпичи. Стены от осыпания предохраняли листы многослойного картона, вспученные сыростью. Керосиновая лампа с надколотой колбой — единственный источник света — сильно коптила.

Рогожин подкрутил колесико, регулирующее пламя, и несколько секунд привыкал к полумраку.

Спертый воздух, пропитанный могильной сыростью, вонью пота и тошнотворным запахом перебродившей браги, заставил Дмитрия закашляться.

— Не нравится озон? — ухмыльнулся хозяин подземной резиденции. — Дверь открытой оставь, а то не ровен час задохнешься.

— Прикрой, Степаныч! — Дмитрий подобрал щепку, забросил ее, присев на корточки, в топку «буржуйки». — На кой ты брата моего оговорил? — без подготовки, в лоб, спросил Рогожин, интуитивно угадав — свидетель подставной. — Суворов из крысиной норы! — Он вложил в последнюю фразу заряд презрения.

— Ты кто? — задал вопрос Степаныч. — Брат? Того? — он указал пальцем в неопределенность.

— Рогожин Дмитрий Иванович. Старший брат Сергея! — отчеканил непрошеный гость.

— Судить меня пришел! — Хозяин безразлично усмехнулся, показывая свою готовность ко всему.

Он протянул руки к огню. На запястьях мужчины Рогожин увидел фиолетовые следы от наручников.

Степаныч поймал его взгляд:

— Симпатичные браслеты? Тебя приковывают к батарее и бьют ногами под дых, по голове, в грудь. Ты дрыгаешься, пробуешь закрыться, а ручки-то пристегнуты! — Он повертел ладонями. — Потом тебя освобождают. Добренький следователь угощает сигаретой и стаканом воды, усаживает на стул. Просит подписать бумаги. Ты отказываешься, объясняешь, что был залит водкой до гланд и не помнил тогда, как зовут родную мать. Следователь начинает грустить, — блики огня плясали в налитых слезою глазах Степаныча. — Ему хочется повеселиться. Он подает знак, и тебе опять надевают наручники, — старика колотило. — Верзила под два метра ростом заходит сзади и поднимает твои руки вверх, суставы хрустят, ты зависаешь в воздухе, железо режет запястья… — Степаныч затравленно оглянулся. — Уматывай из города, парень. Брательника твоего в расход списали и тебя обломают.

Он закрыл лицо ладонями, помолчал. — Тварь я последняя, — глухо признался отставной майор. — Не выдержал…

— Кто пытал? — Рогожину было жаль старика, но он подавил эмоции, могущие помешать делу.

— Марк Игнатьевич. Старший следователь Баранов.

Память Рогожина зафиксировала фамилию.

— Уезжай, парень! — молитвенно просил Степаныч, моргая влажными глазами. — Здесь тебе правды не найти. Накатай «телегу» в областную прокуратуру, в Генеральную… А тут — стая. Всех Хрунцалов, чтоб ему в гробу перевернуться, одной веревочкой повязал.

Подох, а мафия его осталась.

— Поподробнее расскажи. На чем покойный мэр жировал? Взятки?

— Он сам их раздавал. Местных подмазал, московским шишкам мзду выплачивал. Таньгу покойничек лопатой загребал. Умел организовать производство, — разговорился Степаныч, но, спохватившись, спросил:

— А ты того.., действительно брат Рогожина?

Дмитрий показал служебное удостоверение. Бордовую книжицу Степаныч старательно изучил, прочитал каждое слово.

— Ишь ты, майор! — сказал он, возвращая документ. — Я тоже до майора дослужился, — с оттенком печали произнес старик. — Дослужился, — сникнув, повторил он.

— Взбодримся?! — Дмитрий ногой придвинул свою сумку.

Зацепившись за неровности пола, наполовину расстегнутая сумка перевернулась. Ее содержимое высыпалось. Покряхтывая, старик нагнулся, помогая складывать небогатое имущество обратно.

— Ты, паря, бутылец спрячь, — твердо произнес Степаныч, пресекая попытку Рогожина свернуть винтовую пробку с бутылки коньяка. — Отпил я свое! — лохматые брови, посеребренные сединой, сошлись у него на переносице. — Если желаешь согреться, вот тебе тара. — Он подал чисто вымытую консервную банку с загнутыми краями.

— Что так, старик?! — недоуменно усмехнулся Рогожин. — Печень бережешь? — Он все еще не мог преодолеть неприязни и, недоверия к хозяину землянки.

— Пей, майор, не стесняйся. После выпивки черти ангелами кажутся!

— Не привык в одиночестве, — парировал Рогожин.

— А я до тюрьмы закладывал, — признался старик. — По-черному пил. Сам себя в грязь втаптывал и не замечал! — Он вдруг заговорил точно в горячечном бреду:

— Знаешь пословицу: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся!» Так вот, у меня в кутузке глаза открылись, какое я быдло. Баранов, следователь этот поганый.., когда я бумаги подписал, он с кодлой своей ментовской банкет устроил в кабинете. Откуда что взялось? И закуска, и водка на столах. Мне наливали… Представляешь, майор, в пепельницу водки плеснули и пододвигают, мол, лакай, старая псина.

Массивная такая пепельница, из зеленого стекла. А в ней окурки плавают…

Дмитрия передернуло от отвращения. Он зримо представил картину: кабинет с казенной мебелью, обязательным железным сейфом в углу, раскрасневшиеся от выпитого и духоты мужики, обступившие поникшего, избитого человека.

— ..Баранов схватил меня за волосы, — Степаныч сгреб прядь своих волос, показывая, как все происходило, — и лицом в это болото! А остальные гогочут!

После такой терапии я не пью, — рубанул ребром ладони по хлипкому столу Степаныч. — Я все-таки продолжаю человеком себя считать…

— Мало от человека в тебе осталось. Больше от побитой палкой собаки, — не щадил хозяина землянки Рогожин. — Зубы скалишь, но укусить боишься: Ты же офицер, а опустился до помойки. Живешь, как крыса.

Степаныча била нервная дрожь:

— Не дави на психику, майор! Я свое отвоевал…

Они проговорили еще с полчаса. За это время у Дмитрия крепла уверенность — один союзник в этом городе у него уже есть. Пускай дряхлый, измочаленный в застенках старик, но что-то подсказывало Рогожину — Степаныч последнего слова еще не сказал.