Онлайн книга «Сальтеадор»
|
И он пустил коня галопом, я тоже, и так мы мчались бок о бок во весь опор и скоро очутились в горах. Мы проскакали еще шагов пятьсот и оказались близ полянки, заросшей нежной травой, словно приглаженной рукой человека. «Здесь и остановимся», — сказал Альваро: так звали моего друга. «Пожалуй», — отвечал я. «Сходите с лошади и готовьте шпагу, дон Фернандо. Вы, конечно, догадываетесь, зачем мы здесь — я вызываю вас на дуэль». «Сначала я сомневался, — отвечал я, — а теперь теряюсь в догадках — что же могло произойти? Отчего наша любовь обернулась ненавистью; вчера еще братья, сегодня враги…» «Враги именно потому, что братья, — оборвал меня дон Альваро, вынимая шпагу. — Братья по моей сестре Вперед, вперед, дон Фернандо, со шпагой в руке!» «Я готов, — ответил я. — Вы-то хорошо знаете, что дважды повторять приглашение мне не нужно. Но я жду — скажите о причине нашего приезда сюда, на эту поляну. Что настроило вас против меня? В чем я виноват?» «Обвинений столько, что я предпочитаю молчать. И одно напоминание о них заставляет меня еще и еще раз поклясться, что я смою твоей кровью все оскорбления. Живо шпагу из ножен, Фернандо!» Я просто не узнавал себя — до того спокойно я выслушал его гневные слова, его вызов. «Драться я не буду, пока не узнаю, в чем моя вина», — сказал я. Он выхватил из кармана пачку писем. «Узнаете эти бумажонки?» Я вздрогнул. «Бросьте их на землю, может быть, и узнаю». «Ну что же, соберите их и прочтите». Он швырнул письма на землю. Я их подобрал, пробежал глазами — да, то были мои письма. Отрицать это было невозможно; я стоял перед лицом оскорбленного брата. «О я глупец! — воскликнул я. — Горе безумцу, доверившему бумаге свои сердечные тайны и честь женщины! Ведь письмо — это летящая стрела: известно, откуда она направлена, откуда она пущена, но неведомо, где она упадет и кого настигнет». «Так что же, узнали вы письма, дон Фернандо?» «Они написаны моей рукой, дон Альваро». «Живо обнажайте шпагу, и пусть один из нас падет во искупление попранной чести моей сестры». «Я зол на вас — ваш поступок, ваши угрозы, дон Альваро, мешают мне просить у вас руки вашей сестры». «Ну и трус! — крикнул дон Альваро. — Увидел шпагу у брата опозоренной им женщины и обещает жениться'» «Вы-то знаете, что я не трус, дон Альваро. Я хочу поговорить с вами, выслушайте меня». «Шпагу наголо! Там, где должен говорить клинок, язык молчит». «Я люблю вашу сестру, дон Альваро, и она любит меня. Почему же мне не назвать вас братом?» «Да потому, что отец сказал вчера, что он, вовеки не назовет сыном человека, погрязшего в долгах, пороках, распутстве». Хладнокровие покинуло меня при таком потоке оскорблений. «Так сказал ваш отец, дон Альваро?» — переспросил я и заскрежетал зубами от гнева. «Да, и я повторяю его слова. И добавлю: обнажайте шпагу, дон Фернандо!» «Итак, ты хочешь драться!» — воскликнул я. «Обнажайте шпагу! — настаивал дон Альваро. — Иначе я просто изобью вас шпагой, как палкой». Я противился, поверьте, дон Иниго, говорю вам сущую правду. Противился, пока позволяла честь. Я выхватил шпагу. Прошло минут пять, и дон Альваро был мертв. Он умер без покаяния, проклиная меня. Отсюда все мои несчастья… Сальтеадор умолк в раздумье, склонив на грудь голову. И тут вдруг появилась юная цыганка — в окне, через которое недавно вошел атаман, — и торопливо, так спешат, принося важные известия, трижды произнесла имя Фернандо. Не сразу, очевидно, он ее услышал — обернулся, когда она окликнула его в третий раз. Но как ни спешила Хинеста сообщить какую-то весть, Сальтеадор сделал ей знак рукой, приказав подождать, и она умолкла. — Я вернулся в город, — продолжал он. — По дороге я встретил двух монахов и указал им место, где лежало тело дона Альваро. Казалось бы, ничего особенного в этой истории — поединок двух молодых людей и смерть от раны, нанесенной шпагой. Но наша дуэль была необычна: отец дона Альваро был вне себя — он утратил единственного сына и объявил меня убийцей. Признаюсь, моя репутация не могла меня защитить: я был обвинен в убийстве, суд подтвердил гнусное обвинение. Алькальд предъявил мне это обвинение, и трое альгвасилов явились за мной, собираясь взять под стражу. Я заявил, что отправлюсь в тюрьму один. Они мне отказали. Я дал им слово дворянина, что не убегу, если пойду впереди или позади их. И в этом они мне отказали, решив вести меня в острог силой. Двоих я убил, третьего ранил. Я вскочил на своего неоседланного коня, захватив из дома одну-единственную вещь: ключ. Я не успел повидаться с матушкой и решил вернуться и обнять ее в последний раз. Часа через два я был в безопасности в горах. Горы кишели разбойниками всех мастей, как и я, — изгнанниками, вступившими в распрю с правосудием, поскольку ждать от общества им было нечего, они горели желанием отомстить за то зло, которое оно им причинило. Всем этим отверженным недоставало лишь атамана, который сплотил бы их, превратил в грозную силу. Я вызвался стать главарем. Они согласились. Остальное вы уже знаете. — А вам удалось повидаться с матушкой? — спросила донья Флора. — Благодарю вас, сеньора. Вы еще считаете меня человеком. Девушка опустила глаза. — Да, удалось, — продолжал Сальтеадор, — я виделся с ней не один, а десять, двадцать раз. Только она одна — моя мать связывает меня с этим миром. Раз в месяц, не намечая определенного дня, ибо все зависит от бдительного надзора, который установлен за мной, итак, раз в месяц с наступлением ночи я спускаюсь с вершин и в одеянии горца, закутавшись в широкий плащ, пробираюсь в город, невидимкой, никем не узнаваемый, пересекаю площадь и проникаю в отчий дом: ведь он для меня особенно дорог с той поры, когда я стал изгнанником. Я поднимаюсь по лестнице, отворяю дверь в спальню матушки, крадучись приближаюсь к ней и бужу ее, поцеловав в лоб. Я сажусь на ее постель и всю ночь, как во времена детства, держу ее за руку, прильнув головой к ее груди. Так проходит ночь; мы говорим о прошлом, о тех временах, когда я был невинен и счастлив. Она целует меня, и тогда мне кажется, что ее поцелуй примиряет меня с жизнью, людьми и богом. — О отец! — воскликнула донья Флора, вытирая слезы со щек. — Ну что ж, — проговорил старик, — вы увидите свою мать не только ночью украдкой, но при свете дня, на глазах у всех. Ручаюсь вам честью дворянина. |