Онлайн книга «От первого до последнего слова»
|
Абельман быстро поцеловал Таню, расшаркался с директрисой, покивал секретарше, которая ему улыбалась, и напоследок еще сказал Тане, чтобы не отказывалась, если будут предлагать деньги. – Болтун, – сказала Таня. – Отличный врач, – возразила Юлия Юрьевна, и они посмотрели друг на друга со стопроцентным женским пониманием. Все хорошо? Это Таня спросила сама у себя и прислушалась к своему внутреннему состоянию. Все хорошо. Все так хорошо, что даже страшно немного – кажется, что так хорошо быть не может. Утром она проснулась оттого, что солнце шпарило в открытые окна – очень теплая осень выдалась в Москве! – оттого, что пахло кофе и дымом от костра. Ритуся жгла во дворе листья, а Абельман варил кофе. Таня никогда его не провожала – он очень рано уезжал и сердился, когда она вскакивала, чтобы его проводить. Пижамы остались в прошлом – собственно, все осталось в прошлом, и Тане не хотелось об этом вспоминать! Он был очень занят, все время на работе, но вот выбрал время, чтобы отвезти ее в «Линлайн», потому что дурацкая эпиляция замучила ее, и она очень этого стеснялась! – Татьяна? Проходите сюда, пожалуйста! – Если бы вы знали, – серьезно сказала Таня Юлии Юрьевне. – Как мне надоели проблемы! Может такое быть, чтоб их не было? Вообще? – Вообще, не знаю, – тоже серьезно ответила директриса. – Наверное, нет, Таня. Но частично мы вас от них избавим!.. Долгов ехал из больницы, когда позвонил Абельман. Телефон у Долгова трезвонил, не переставая, и Абельман вывалился третьей линией, но ему Долгов не мог не ответить. – Хочешь, анекдот расскажу? – спросил Эдик, как только Долгов переключился на него. – Нет!! – Ну, как хочешь, – легко согласился Абельман. – А ты знаешь, что такое заднее ушко? Долгов ответил, не раздумывая ни секунды: – Это такая область, латерально от отверстия венечного синуса, между устьем нижней полой вены и правым атриовентрикулярным отверстием. Покрыта сетью низких мышечных балочек. А что? – Молодец, – похвалил Абельман. – Вот за что я тебя уважаю, так это за образованность! – Эдик, ты чего звонишь? У меня две линии висят! Ты третий. – Вы сегодня вечером дома? – Вечером – это когда? – Ну, часов в восемь? – Ну, я не знаю, приеду ли к восьми, а Алиса дома. А что такое? – Я хочу вас познакомить с Таней Красновой. – С ума сошел? – осторожно спросил Долгов. – Мы знакомы давно! – Да нет, я хотел серьезно познакомить! Ну, с далеко идущими намерениями! – Ты что, жениться, что ли, собрался?! – А что в этом такого? – вскричал Абельман. – Ты женился, а мне нельзя, да?! Долгов растерялся. Он никогда не умел разговаривать такие разговоры. – Нет, почему же, – забормотал он, – конечно, можно… Это даже хорошо, наверное, но все же она звезда, а ты врач… У вас жизнь совершенно разная… – А мне наплевать, какая у нас жизнь, – сказал Абельман. – Главное, что мы одинаковые! А жизнь пускай будет разная, так даже забавнее. Он помолчал и добавил: – Вот я вчера приехал не то чтобы навеселе, приехал пьяный, как свинья. И она мне ни слова не сказала, представляешь?! Ни одного! Она мне аспирин вкрутила и спать уложила! А ты говоришь – жизнь разная!.. Как обычно, Долгов из его выступления услышал только то, что хотел и мог услышать. – У тебя операция утром была, – сказал он негромко, – а ты вчера пьяный приехал! Между прочим, ты пластический хирург. – Я помню. – И делаешь людям новые лица, Эдик! – Сегодня утром, – торжественно объявил Абельман, – я делал как раз жопу!.. Клятва Гиппократа Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучить, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никакому другому. Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. … В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому. |