Книга Отель последней надежды, страница 30 – Татьяна Устинова

Это было не правильно, и думать про него как друга было категорически запрещено, но с той минуты, как он перепрыгнул заграждение Исаакиевского собора и пошел прогуливаться под колоннами и потом сказал что-то вроде «лежачего не бьют», он стал казаться.., своим.

Она и орала на него в скверике именно как на своего!

Вспомнив, как орала. Надежда решила, что должна извиниться.

— Господин Уолш, — сказала она, — я хотела бы попросить у вас извинения за то, что так.., несдержанно вела себя по отношению к вам. Как правило, я этого не делаю, и кто угодно из служащих отеля подтвердит вам, что я всегда стараюсь быть корректной.

— Отличная речь, — похвалил Уолш.

Именно так сказал бы «старый друг», если бы она вздумала столь витиевато перед ним извиняться за какую-нибудь глупость!

— Вот у той двери остановите, пожалуйста.

Лимузин мягко причалил к бордюру, который в Питере неизменно именовался «поребрик», и американец посмотрел на нее.

— Наверное, вам лучше перевернуть юбку.

— Как?!

— Наоборот. — И он показал, как именно. — Чтобы ваш.., разрез оказался спереди или сбоку. Так будет меньше заметно.

Надежда повиновалась и, отчаянно сопя, перекрутила юбку. Крутить сидя было очень неудобно, и сопела она от усердия.

— О'кей, — опять похвалил ее Уолш. — А теперь выходим, и я все время иду слева от вас.

— Благодарю вас, Дэн, не нужно так затруднять себя.

— Вот именно. Не нужно так затруднять себя, Надежда. И не выходите, пока я не открою вам дверь.

Она покорилась. Ну хорошо, хорошо, дверь так дверь!.. Мою сумку ты сегодня уже спас, поэтому я тебя слушаюсь.

Тут ее осенила мысль, что у нее может быть беспорядок, а американец явно вознамерился провожать ее до квартиры!

Нет, ничего ужасного нет, конечно, но кровать совершенно точно не застелена — с тех пор, как ушел ее муж, она ленилась убирать, — и чашек немытых полно, и кофе, наверное, кончился.

С тех пор, как муж ушел, она пила кофе в «Англии» с Лидочкой, а дома не пила!.. И хорошо бы Марья Максимовна не заметила ее триумфального возвращения в порванной юбке и с американцем!.. Она человек строгих правил и уже несколько раз с пристрастием допрашивала Надежду, почему не видно ее мужа и куда он так надолго подевался.

Надежда врала что-то насчет затяжных командировок и старалась прошмыгнуть побыстрее, чтобы избежать дальнейших расспросов, и, даже когда приносила печенье, погостить ни разу не осталась.

В парадной было прохладно и тихо, по чистым мраморным ступеням, стершимся по краям, скакало солнце.

Может, пронесет и никто не встретится?!.

И конечно, не пронесло!

На третьем этаже в лифт поместился сосед с того же этажа, тихий старичок в касторовой шляпе. Он вошел, учтиво приподнял свою шляпу и осведомился, вверх или вниз.

Надежда проскулила, что вверх, и судорожно запахнула располосованную юбку. Старичок ответствовал, что в таком случае и он проедется наверх — он выговорил по-питерски «наверьх», — и отдельно кивнул полковнику Уолшу.

Тот, конспиратор хренов, не нашел ничего лучшего, чем расплыться в каучуковой улыбке во все сто восемьдесят восемь зубов и пролаять в ответ:

— Хау ар ю?!

Старичок посмотрел в ужасе и забился в угол. Будет теперь в доме разговоров! Мало того, что муж ушел, так она еще иностранцев таскает!

У двери в квартиру Надежда начала было раздраженно прощаться — Уолш опять раздражал ее, как вечером, когда «экскурсия по Санкт-Петербургу» только началась, — но он не ушел, ждал, когда она откроет дверь.

— Бай-бай, — по-иностранному настаивала Надежда, гремя многочисленными ключами, каждым из которых нужно было попасть в свой отдельный замок.

— Гуд бай, — соглашался Дэн Уолш и не уходил.

Когда дверь распахнулась, стало ясно, что в квартире что-то произошло. Сильно пахло то ли паленой шерстью, то ли жженой бумагой, и, охнув. Надежда ринулась на кухню.

Неужели утюг?! Или чайник?! Или ковшик, в котором она утром варила себе яйцо?!

— Что случилось? — вслед ей прокричал Дэн. — Я могу войти?

— Да входи, входи! — на ходу пробормотала она по-русски.

На кухне все было тихо и спокойно.

Ни утюга, ни турки, ни ковшика. Но здесь запах был еще сильнее.

— Надежда! — позвал Дэн Уолш. — Сюда.

Он стоял в гостиной, рассматривал стол, на котором было навалено какое-то барахло, и вид у него был странный. Надежда подошла и почему-то сначала посмотрела на него, а потом на стол.

Посмотрев, она подняла обе руки и ладонями закрыла глаза. А потом отняла ладони и опять посмотрела.

На столе — кучей — были навалены вещи ее мужа. Он не успел их забрать, и до сегодняшнего дня они висели в гардеробе — шорты, в которых он ездил на море, майки, в которых занимался спортом, кроссовки и еще какая-то малозначащая ерунда. То, что это его вещи, Надежда поняла не сразу — они были изорваны и разрезаны, а некоторые как будто разорваны зубами.

Дэн Уолш за шнурок вытащил из кучи нечто, что раньше, по всей видимости, было кроссовкой, с оторванной до половины и как будто оплавленной подошвой. Надежда с ужасом посмотрела на подошву, которая скалилась, словно улыбаясь.

В центре, на вершине кучи лежали фотографии. Видимо, они горели, а потом потухли, потому что на них вылили воду. Вся отвратительная куча в середине была мокрой. Фотографии тоже были порваны и смяты, обуглены по краям, но было и несколько целых.

Надежда посмотрела и сильно зажмурилась.

Это оказались фотографии ее мужа, и на всех были аккуратно вырезаны его глаза.

— Это вы сделали? — холодным, как айсберг, утопивший «Титаник», голосом спросил американский полковник. — И именно поэтому не хотели, чтобы я поднимался?..

— Нет.

Он помолчал.

— Мне придется это проверить, — сказал он еще более холодно. — Мне не нравятся истории, которые происходят вокруг вас.

* * *

Вот этого он никак не ожидал.

Стеклянная дверь на веранду была распахнута настежь, огромный букет роз отражался в темном лакированном полу, и большая миска поздней малины царила на белой скатерти.

Вот невезуха!..

— Куда вы меня привезли? — тихо спросила свидетельница Катя Самгина. — Вы же сказали, что мы поедем на вашу дачу!