Книга Отель последней надежды, страница 38 – Татьяна Устинова

— Если это так необходимо, я вас не задерживаю, — торжественно провозгласила Марья Максимовна. — И жду на кофе, обязательно, когда вам не нужно будет за стойку к восьми утра.

— За какую стойку? — не поняла Надежда.

— Разве портье не стоит за стойкой?

— У наших портье конторки. — Надя едва удержалась, чтобы не добавить, что конторки антикварные, красного дерева, а не пластмассовые или фанерные! — И я — нет, не стою. Я давно уже начальник службы и сижу в кабинете. Хотя иногда я бываю за стойкой, когда девочек не хватает или большой заезд. И это самая лучшая и самая интересная работа на свете! Когда приезжают люди, и ты селишь их в просторные, чистые и уютные комнаты! И подписываешь им карточки, в которых говорится, что отель очень рад тому, что они приехали! А они читают и радуются!

Соседка помолчала.

— Возможно. Все возможно. И все же не бросайте где ни попадя сумку с ключами! Погодите! У вас же ее отобрали! Может быть, и отобрали именно затем, чтобы вытащить ключи?!

Надежда подумала немного.

— Да нет. Они не успели. Дэн догнал их очень быстро, и этими ключами я потом открывала свою дверь.

— Возможно, — опять повторила соседка. — Ну, отправляйтесь, отправляйтесь, я же вижу, что вы нервничаете!

Надежда даже не стала ждать лифт, скатилась по лестнице, хотя в старинном парадном были высокие пролеты. Высокие и широкие, как в Смольном. Маленькой Надежда садилась на широкие, отполированные тысячами рук перила и катилась один пролет.

Потом кричала: «Э-эх!» — спрыгивала, перебегала площадку и следующий пролет опять ехала верхом.

Если Марья Максимовна — в широком светлом пальто, даже летом, в затейливой шляпке — ловила ее за этим занятием, то приходилось несладко! Ох, как несладко приходилось Надежде!

Почему-то соседка никогда не сдавала преступницу бабушке или дедушке, а предпочитала с наслаждением отчитывать ее сама.

— Ты сорванец, разбойник, — распекала она Надю на все парадное. — Тебя в нахимовское училище надо определить! Что ты раскатываешь, как мальчишка?! Себе голову снесешь, не жалко, а если людей заденешь! Твои родственники ничего не понимают, но тебе-то я сколько раз говорила, чтобы ты не смела озорничать в парадном! А ты все не соображаешь!

Так получилось, что ни бабушка, ни дедушка ни разу не вышли и не спасли ее, должно быть, они не слыхали громкого голоса Марьи Максимовны, но Надежда хорошо помнила то чувство громадного облегчения и освобождения, которое наступало, когда соседка выпускала ее из плена!..

Опрометью, сигая через ступеньки, Надежда неслась вниз, изо всех сил хлопала дверь парадного, чтобы у зловредной тетки в летнем пальто уж точно отвалились уши, и уже на улице в последний раз кричала: «Э-эх!» — на весь двор.

Сегодняшний кофе напомнил Надежде то давнее катание по перилам, и она даже тихонько крикнула во дворе: «Э-эх!» — но так, чтобы никто не слышал.

Коля Саньков стоял у самого подъезда, черт бы его побрал, более того, дверь машины была распахнута, и он будто дежурил возле нее! Вот какой политес развел москвич ради Надежды Звонаревой!

— Привет, — сказала она, изо всех сил стараясь ни разу не посмотреть наверх, потому что там, в окне, она это точно знала, дежурила Марья Максимовна. — Спасибо, что заехали, Коля, но напрасно! Я бы и сама прекрасно добралась.

Коля обошел машину, сел за руль, интимно положил руку на спинку ее сиденья и сказал негромко:

— Кажется, мы уже перешли на «ты».

Надежда улыбнулась.

— Петербуржцы с трудом переходят на «ты».

— Ты так старомодна? — И он даже голосом подчеркнул это самое «ты».

Надежда не умела играть в такие игры. Она была патологически замужней женщиной и понятия не имела, как именно следует обращаться с мужчиной, которому пришла в голову фантазия за ней ухаживать!

…Или он не ухаживает?

А если не ухаживает, зачем он тогда пристроил руку на спинку ее сиденья, от которой ей так неудобно и хочется занять какое-нибудь другое положение, подальше от руки?..

— Ты обещала показать мне Питер, — напомнил москвич, когда они вырулили на Каменноостровский проспект. — А то американцу показывала, а мне нет! Слушай, в гостинице говорят, что он какой-то героический поступок совершил, чуть ли не от смерти тебя спас! Это правда?

Надежда смотрела в окно, на серые дома, залитые теплым августовским солнцем.

Откуда в гостинице известно про то, что у нее чуть было не отобрали сумку?! Она об этом не сказала ни единой живой душе, только Лидочке да Марье Максимовне сегодня! Значит, полковник Уолш оказался не в меру болтливым?!

— Надюш? Почему ты молчишь?

Она терпеть не могла, когда ее называли Надюшей! Во всех книгах Марии Прилежаевой и в фильмах Ильич именно так называл свою боевую подругу Надежду Константиновну!

— Да ничего он такого не совершил! — сказала Надежда сердито. — У меня пытались отобрать сумку, а он не позволил, только и всего!

— Герой, — то ли похвалил, то ли осудил Коля Саньков…

* * *

В «Англии» дым стоял коромыслом.

У черного входа теснилась вереница грузовиков — привезли первую партию стекол.

Все стекла в гостинице, даже на тех этажах, где никто не будет жить, поменяют на пуленепробиваемые. Американцы везут стекла с собой, нашим не доверяют, как не доверяют и нашим проводам — вдруг КГБ или ФСБ понаставят подслушивающих устройств и какие-нибудь сверхсекретные материалы, которые президент будет обсуждать по телефону с министром обороны или главой госдепартамента, станут известны русской разведке?!

Все люки, в которых стояли электрические щиты и коробки, были открыты, и кое-где поднят паркет, и люди в незнакомых желтых комбинезонах и почему-то в касках сверлили какие-то дыры. Дрели визжали, сыпалась цементная пыль, и казалось, что «Англия» превратилась в огромную строительную площадку.

На мраморных полах перед конторками портье стояли газосварочные автоматы, шнуры от них исчезали за поворотами коридоров, откуда доносился ровный гул и рев, и девочки-портье взирали на всю вакханалию с ужасом.

Вакханалией управлял полковник Уолш, который с озабоченным лицом носился из одного крыла в другое.

Монтировали камеры наблюдений, врезали новые замки, склад принимал стекла в невообразимых количествах, и места уже не хватало, а грузовики все прибывали.

У Лидочки на лице было озабоченное выражение, которое редко кто у нее видел.