Книга Зной, страница 48 – Джесси Келлерман

«Не пытайтесь пришибить мяч до смерти. Клюшка должна просто падать под собственным весом».

У стены этого уровня стояло пять металлических кресел; Глория села в одно из них, Карлос в другое. Рядом с его креслом возвышалась катушка с намотанным на нее садовым шлангом. Карлос положил на нее ладонь, слегка повертел катушку вперед-назад, и она, робко поскрипывая, создала контрапункт перестуку звучавших наподобие маримбы клюшек.

Карлос окинул Глорию взглядом.

— ¿Usted habla español? [47]

— Si

— Слава богу, — перейдя на испанский, сказал он. — Не думаю, что я смог бы рассказать все по-английски.

Он встал, похлопал себя по карманам:

— Сигареты у вас не найдется?

Глория сказала, что не курит.

— Мои закончились утром, — пояснил он, — а я бы сейчас с удовольствием покурил, это успокаивает нервы.

— Не думаю, что здесь разрешено курить, — сказала Глория.

— Черт… — пробормотал он, снова садясь. И, взглянув на гольфистов, спросил: — Что они делают здесь посреди рабочего дня?

Глория не ответила. Пусть Карлос сам заговорит о своем деле.

И он заговорил:

— Итак, вот что мне известно.

МОЙ ОТЕЦ РОДИЛСЯ в Сан-Диего после окончания Второй мировой войны. О его отце я знаю только, что он служил во флоте и воевал в Японии.

Но и это, может быть, неверно. Все, что мне известно, я услышал от бабушки…

Не со стороны отца, со стороны матери, а она…

Нет, получается какая-то бессмыслица. Давайте я начну снова.

Мой отец родился в Сан-Диего. Вырос там, но я ничего об этом не знаю. Его звали Джозеф Геруша.

В шестнадцать лет он сбежал в Мексику. И вот о его жизни начиная с этого времени мне кое-что известно.

Это было в шестьдесят втором. Почему он сбежал, я не знаю, но сбежал он всерьез, не так, как большинство подростков. Уехал в Мексику, да там и остался. И, попав однажды в Соноре на деревенские танцы, познакомился с моей матерью.

На следующий год она родила меня. Ей было четырнадцать лет. Имя Карлос мне дали в честь ее покойного отца. Мой отец хотел жениться на ней, однако бабушка не пускала его на порог своего дома. Он ночевал на ее дворе, и по утрам бабушка выходила из дома, била его по голове метлой и проклинала.

В конце концов он уговорил мою мать вернуться вместе с ним в Соединенные Штаты. Угнал машину, и они сбежали посреди ночи. Проехали несколько сот миль, до городка под названием Агуас-Вивас. Там все и случилось.

Водителем отец был неопытным. Машина на большой скорости влетела в кювет и несколько раз перевернулась. Я лежал на переднем сиденье. Меня бросило под бардачок. Машина была из тех, что походят на пишущую машинку, — огромная, с большим капотом и высокими спинками сидений. Удар смял ее. А пространство под бардачком оказалось в аккурат моих размеров. Машину покорежило, и там получилось что-то вроде раковины. Она меня и спасла. Все время, пока машина переворачивалась, я оставался на месте, точно кораблик в бутылке.

А моя мать погибла.

Отец запаниковал, подумал, что погиб и я. Либо так, либо — я склонен думать, что это вернее, — решил, что не хочет взваливать на себя лишнее бремя, ответственность за меня. Отцу было семнадцать лет, моя мать помогать ему уже не могла. Человеку его возраста, да еще при том положении, в какое он попал, ребенок наверняка должен был казаться чем-то вроде ножных кандалов.

Он бросил меня и сбежал.

Кто-то сообщил властям о случившемся, те прислали людей осмотреть машину. Сначала они, конечно, не знали, что в ней находится младенец, и отбуксировали ее на свалку. Только там кто-то наконец и услышал мой визг. Машину разрезали автогеном, а меня отправили в больницу.

В ней я провел месяц. Куда меня следует отправить, никто не знал. Кто я, никому известно не было. Мать никаких документов с собой не взяла. Да к тому же я еще и заболел.

Представьте. Я выжил при крушении автомобиля, которое убило мою мать; выжил, оставшись совсем один в походившей на гроб машине, и ни одной царапины не получил, — а попав в больницу, подцепил ревматическую лихорадку.

Когда я немного поправился, меня решили поместить в сиротский приют — и поскорее, пока со мной не случилось еще какой-нибудь беды — пока медсестра не уронила меня на пол темечком вниз или не утопила в ванне. Больница выяснила, где расположен ближайший к Агуас-Вивас, около которого меня нашли, приют, — оказалось, в Чарронесе.

Туда меня и переправили.

В приюте я провел почти год, а потом за мной приехала бабушка. Она слышала о катастрофе — в те дни любой случай такого рода становился важной новостью, — однако отыскать меня не пыталась. Я был не нужен ей, потому что наполовину принадлежал мужчине, который погубил ее дочь.

Когда же в ней взяла верх материнская жалость, бабушка приехала и предъявила на меня права. Мы перебрались в Эрмосилъо, там я и вырос.

Денег у нее не было, однако мне всего-то и требовалось, что играть в fútbol да сидеть в библиотеке, так что интересы наши почти совпадали. Она меня не донимала, а о родителях моих ничего не рассказывала.

Не могу сказать «никогда не рассказывала». Если ей требовалось описать прекрасную женщину, она говорила обычно: «Хорошенькая, но не то, что твоя мать». Так я и узнал, что такое красота, — разглядывая фотографии моей матери, которые показывала мне бабушка.

У меня есть с собой ее фотография. Вот.

Как видите, мать и вправду была очень хороша собой. И похожа на бабушку. Думаю, когда бабушка говорила о красоте мамы, говорила она на самом-то деле о себе.

А вот еще снимок, который хранился у бабушки. Вернее, нет, не хранился. Она о нем просто забыла. Иначе наверняка уничтожила бы. После автомобильной катастрофы она сожгла все, что имело какое-либо отношение к моему отцу. Кроме этого снимка. На нем мать уже беременна мной.

Взгляните.

Это он?

Мужчина, которого вы знали?

Благодаря этому снимку я и узнал, как он выглядел. А иначе у меня никакой путеводной нити не было бы.

Кулон на ее шее — вещь, похоже, дорогая. Происхождения его я не знаю, купить такой кулон она не могла, не на что было. Возможно, это подарок моего отца.

Фотографию эту я нашел между страницами книги, которую бабушка подсовывала под ножку кухонного стола. Как-то раз — мне тогда было тринадцать — я не смог подыскать себе никакого занятия, а на улице лил дождь, и я вытащил книгу из-под стола, посмотреть, не рассказывается ли в ней что-нибудь интересное.